На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

Как видите, не только бесстрашием анализа, но и красочностью диалога, сочностью языка вологодской деревни, не убитого советским «канцеляритом», очерк этот, местами неровный, несоизмеримо ценнее горы книг о деревне, ежегодно заполняющих книжные стенды советских выставочных павильонов.

Чего только не было, к примеру, на недавней Международной книжной мессе во Франкфурте-на-Майне! Завалы пустых книг с аляповатыми обложками издательства «Молодая гвардия». Горы брошюр АПН о детанте, подъеме колхозной деревни и кознях сионистов. Биографии вождей партии в ледериновых переплетах.

Все привезли. Кроме правды.

Само собой разумеется, на советских стендах не было и очерка Федора Абрамова «Вокруг да около». Как и его лучших рассказов, в том числе и рассказа «Пелагея», советской критикой, по сути, замалчиваемого.

«Пелагея» — одно из самых значительных произведений о советской деревне. Его тоже подписал к печати Александр Твардовский.

Пелагея — женщина двужильная, глава дома: муж ее Павел Амосов, единственный из четырех братьев вернувшийся с войны, — тоже не жилец на этом свете. Чтобы прокормиться, Пелагея устроилась работать в пекарне. Работа адова. Возвращалась домой и валилась на голый крашеный пол, чтоб «охолонить». Лежала неподвижно минут пять, закрыв глаза, трудно, с присвистом, дыша. Только потом, повернувшись лицом к больному мужу, начинала расспрашивать о домашних делах.

Расспросив, подымалась тяжело, выпивала пять чашек чая без сахара. И начинала хлопотать по дому.

Позвали ее на семейные торжества — отказалась. Умаялась!

Кликнул ее в гости Петр Иванович, начальство. Хвора — не хвора, а потащилась.

Кто же окажется там, в гостях у Петра Ивановича, который ревизиями занимается? Перво-наперво, размышляет Пелагея, головка, конечно: «председатель сельсовета и председатель колхоза, потом будет председатель сельпо с бухгалтером, потом начальник лесопункта — этот наособицу, сын Петра Ивановича у него служит. Потом пойдет народ помельче: пилорама, машина грузовая, Антоха-конюх…»

Пелагея всех гостей мысленно перебирает: почему того пригласили? почему этого? И сама идет, через силу, чтобы с нужным человеком потолковать.

Как вы помните, мы читали такое у Дудинцева, в романе «Не хлебом единым». У директора огромного завода Дроздова «съезд гостей». Друзей нет, одна «номенклатура».

Но ведь там речь шла о разложении бюрократии. О появлении «нового класса».

По следам Дудинцева советская пресса вынуждена изредка писать о вырождении нового класса. Помню нашумевшие очерки под заголовками «Плесень» и др. Этих тем пресса касается, когда уж никак нельзя замолчать.

А ведь «Пелагея» — пострашнее. Расчет, черствость, бездушие покрывают ржавчиной уже самые низы, зарабатывающие хлеб свой адовым трудом.

Сюда, оказывается, проникла государственная безнравственность, вот каких глубин достигло духовное перерождение!

Крушение нравственных начал даже в самом низу, в народной толще — вот о чем сравнительно небольшой рассказ Федора Абрамова «Пелагея».

Нет, не сразу стала такой Пелагея-труженица! Жизнь пригнула. Сила солому ломит. Чтоб с голоду не опухнуть, попасть в пекарню, пришлось ей, женщине суровых правил, искренне презирающей мужнину сестру Анисью за то, что та «за каждые штаны имается», пришлось ей, подавив гордость и женскую честь, с Олешей переспать. Сказал Олеша, «рабочий комитет»: переспит с ним ночку Пелагея — место в пекарне ее.

А уж Алька, дочь Пелагеи, и вовсе совесть потеряла. Один расчет остался. Задержались у них в деревне солдаты, Алька вцепилась в офицера. На солдат даже не взглянула. Сбежала с офицером Владиславом Сергеевичем на пароходе, никого не спросясь. Добив тем самым больного отца. Через три дня отец не выдержал — умер.

И Пелагея от всех горестей, обрушившихся на нее, прихворнула. Пошла в пекарню, а там грязь, запустение. Тут уж вовсе Пелагея слегла.

Посетил ее Петр Иванович. Думала, от добрых чувств, проведать. Какое!

Оказывается, жаловал он ее, потому что сын его в Альку влюбился, Пелагеину дочку. Как Алька сбежала, с тех пор пьет сын, не остановится.

«Пелагея, — говорит он тоскливым голосом. — Я тебя выручал? Не забыла еще… Ну, а теперь ты меня выручи… Парень у меня погибает… Ты бы написала Альке… (Офицер бросил Альку, об этом Петр Иванович разведал стороной.)

Написала б Альке. А?»

В ту ночь померла Пелагея, нашли ее утром на полу, на который она ложилась, по давней привычке, чтоб охолонить.

А Альки, той и на похоронах матери не было, прикатила через неделю, все распродала да снова умчалась, чтобы не упустить веселое и выгодное место буфетчицы на пароходе.

Пелагея, как видим, не потенциальная героиня, не «маяк», как окрестил деревенских героев Никита Хрущев, самая рядовая, честная, опора семьи, соседей. И она — поддалась… А уж о дочке ее и говорить нечего. Эпоха, оказывается, оставила следы и на них, следы разрушительные, необратимые.

Коготок увяз — всей птичке пропасть.