На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

«…суть их в выработанном десятилетиями умении чуять ту черту, перейдя которую, плюхаешься в дела (за которые сейчас сажают). Если сегодня смотрят в некотором смысле сквозь пальцы на самиздат, он — самиздатчик, если завтра за самиздат начнут сажать, он переключится на анекдоты, а послезавтра ограничится либеральным кукишем в кармане…»

Начавшие вместе манифестациями на площади Маяковского Эдуард Кузнецов и Владимир Осипов разошлись. Осипов, прокламируя возвращение к «русским истокам», как известно, приемлет любое государство, поскольку власть — от Бога!.. Кузнецов от государства не оставляет камня на камне: «…сама суть (государства. — Г. С.) на крови, лжи и бездушии».

Диктатура — та же мафия, только куда могущественнее. Потому прежним мафиям — каюк. Бабель еще не мог сформулировать, как помним, отчего погиб Фроим Грач, главарь одесских воров. Время не приспело для обобщений глобальных. Эдуард Кузнецов торопливо записывает в лагере, прячась от чужих взглядов, что диктатура «считает организованную преступность своей прерогативой и не терпит конкуренции».

Владимир Осипов апеллирует к национальным корням. Эдуард Кузнецов не видит в них спасения: «Горстка мужественно мыслящих оппозиционеров — явление столь же характерное для России, сколь и чуждое ее национальным корням, — погоды не делает и не сделает, очевидно». «Мы все из Азии — кто вышел, кто остался. Азия — подсознательное… Толпа — всегда Азия».

Они разошлись во всем, два мужественных диссидента и литератора, Владимир Осипов и Эдуард Кузнецов. Кто из них более прав в своих идеалах? В какой мере прав?

Споры продолжаются, споры останутся. У националистов свое восприятие мира — «пупковое». Глухое к доводам.

Если исторически Россия когда-либо сможет уйти от татаро-монгольского ига, которому конца нет, то, вероятно, только укреплением правосознания, которое перечеркивает фетиши: «первые среди равных», «птица-тройка», мессианство, заманчивое мессианство Достоевского с его апелляцией к народу-богоносцу. Потому, наверное, так и укоренилась сталинская формула, что паразитировала на «вечных ценностях…»

Религиозное покаяние? Каждый вправе верить и не верить!.. Внуки не виноваты в заблуждениях отцов. Можно каяться и не каяться, а вот отделить суд от правителей — непременно. Хватит и того, что существует уголовное и гражданское право. «Телефонное право», т. е. звонки «сверху», — это даже не XVIII век. Пожалуй, XVI, хотя телефона тогда не было. Прибывали самолично и таскали неслухов за бороду.

Думаю, последователи академика Сахарова правы.

И тем не менее, смеет ли кто забыть великую правду Александра Герцена, сказавшего некогда о западниках и славянофилах:

«…Мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно».

Они были детьми литературы сопротивления, и самиздата, и тамиздата писателей и философов, эти молодые диссиденты, и, можно сказать определенно, переросли своих учителей. И героизмом, и последовательностью, а порой и глубиной и бесстрашием мысли.

Писатели, сформированные, т. е. разобщенные сталинским временем, никогда бы не решились на коллективный жертвенный подвиг «Хроники текущих событий…»

Молодежь — решалась. Отважная Наталья Горбаневская положила ей начало. Весной 1968 г., «Пражской весной», как окрестили это время надежд. Горбаневская организовала издание «Хроники», деятельность ее во многом определила стиль, структуру и принципы «Хроники», как поистине хроникерским стилем обнародовала сама «Хроника» после отъезда Натальи Горбаневской на Запад.

Россия перестала быть безъязыкой. Надолго ли?..

Героизм молодежи, взращенной и литературой, и философией сопротивления, личным подвигом писателей и ученых, прежде всего подвигом академика Андрея Сахарова, оказал и обратное воздействие — на отнюдь не молодых профессионалов, которые, в свою очередь, начали безоглядно смело выступать в защиту этой молодежи. Резче, язвительнее стала публицистика Л. К. Чуковской, всенародно отхлеставшая Шолохова. Определеннее, четче проглядывала позиция и Сахарова, и Твердохлебова, и Юрия Орлова, и Григория Померанца, блистательного философа-эссеиста.

Глубже, раскрепощеннее стала проза подцензурная, прежде всего проза таких широко известных писателей, как В. Конецкий, А. Битов; да и сама повзрослевшая молодежь, дитя самиздата, удивляет мир новыми произведениями. Увы, тоже написанными кровью, как записки А. Марченко «От Тарусы до Чуны», и многих других — на украинском, литовском, грузинском и прочих языках, не желающих быть вытесненными.

Начались и другие процессы, почти не изученные.