На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

И «положительный» Рябухин, символ партии на заводе, говорящий на чудовищном языке, где смешаны «харч» и «реноме», такой же. Все руководители «Кружилихи», до единого, душевно черствы, бездушны, безжалостны к самым близким людям своим…

По объективной сути они сближены жестоким временем, как и герои-антиподы Виктора Некрасова.

Такова правда эпохи, какой увидела и описала ее в 1944–1947 годах, годах массовых расправ, Вера Федоровна Панова.

Разумеется, расправиться с ней попытались немедля. В журнале «Крокодил» появился издевательский фельетон «Спешилиха». От «Кружилихи» не оставили камня на камне.

Вера Панова была лауреатом Сталинской премии (за повесть «Спутники»); таким тоном со сталинскими лауреатами не говорили — было очевидно, что погром инспирирован отделом культуры ЦК партии, по крайней мере.

Все работы Пановой были приостановлены. На публичных лекциях «люди из публики» начинали задавать вопросы: «Доколе будут терпеть «очернительство этой Пановой?», «Почему на свободе Панова, оклеветавшая народ и партию?»

Панова не стала ждать «черного ворона». Она знала, как в самодержавной России дела делаются… Она написала письмо «на высочайшее имя» и сумела, через Поскребышева, это письмо передать.

Сталин не откликался на жалобы писателей (исключения единичны: Горький, Булгаков, еще несколько имен). Но, случалось, бывал «отзывчив», когда писали литераторы-женщины. Незадолго до Веры Пановой к нему обратилась за защитой Вера Инбер, которую он тоже «оградил от посягательств»…

Восточный деспот, Сталин не считал женщин существами вполне равноправными и уж конечно не боялся их.

…Однако В. Панову предупредили, как и Казакевича: «Смо-отрите, Вера Федоровна…»

Казакевич, как мы знаем, был сломлен после повести «Двое в степи», Вера Панова стала иной после «Кружилихи»…

Даже в шестидесятых годах у нее тряслись губы, когда она вспоминала о тупой и жестокой государственной машине, которая возвеличила ее премией, а одновременно спустила на нее с цепи всю свору лагерных овчарок во главе с Кочетовым.

Да, странная это была победа… Спустя два года после присуждения Сталинской премии за роман «Кружилиха» вдруг появляется в печати ругательное «письмо читателя».

Была и такая форма расправы, она сохранилась и по сей день: «письмо читателя». Это блистательно описано в стихотворении Александра Галича о Климе Петровиче Коломийцеве, знатном рабочем, которому, помните, «чернильный гвоздь» — обкомовский порученец сунул в машине, по пути на митинг в защиту мира, бумажку, чтоб тот познакомился наскоро «со своей выдающейся речью…»

21 сентября 1950 года в статье «Мастерство писателя» дважды лауреат Сталинской премии Вера Панова все еще вынуждена отбиваться от подобных «выдающихся речей» знатных токарей, которые почему-то не могли простить ей, нет, не образ токаря, а образ сановного Листопада.

Странные токари, пекущиеся только о бюрократах!.. Выступать против знатных токарей и весьма незнатного тогда Кочетова становилось все трудней и трудней. Порой уж и головы нельзя было поднять. «Кружилиху» критиковали так, словно книга стала другой.

* * *

…Не книга Пановой изменилась — времена изменились, изменились по-сталински круто. Откровеннее всего это проявилось в шумном разгроме романа Василия Гроссмана «За правое дело», опубликованного журналом «Новый мир» в 1952 году.

Казалось бы, этот роман о войне. Только о войне. Однако в нем то и дело пробиваются наружу темы, впервые поставленные в послевоенной литературе Верой Пановой, — невыносимые Сталину темы социального размежевания советского общества… Вот только два небольших эпизода, чтобы вы сами судили об этом.

Любимый герой автора, полковник Крымов, едет к фронту. Он подъехал к переправе, забитой бегущими от немцев людьми. На переправе некий генерал, «открыв дверцу легковой машины, крикнул в толпу, шагавшую по мосту: «Куда вы? Посторонитесь! Дайте проехать!»

И пожилой крестьянин, положив руку на крыло машины, сказал необычайно добродушно, лишь с легкой укоризной, как крестьянин говорит крестьянину: «Куда, куда, сами ведь видите, туда, куда и вы, — жить-то всем хочется»…

И в этом простодушии крестьянина-беженца было нечто такое, что заставило генерала молча и поспешно захлопнуть дверцу».

Но вот началась паника, очередной жестокий налет на переправу. Крымов хоть и ехал он к фронту, а не от фронта, и потому ему отдавалось предпочтение, крикнул нетерпеливо шоферу, топнув ногой, чтоб ехал быстрее.

Вот как описывает это, казались бы, малоприметное событие Василий Гроссман:

«На плоских понтонах, упершись грудью в настил моста, стояли два красноармейца, их службу на понтонах считали тяжелой даже саперы и регулировщики, обслуживающие переправу, им доставалось больше огня и осколков, чем тем, кто работал на берегу, да и нельзя уберечься от этих осколков посреди реки в тонкобортных понтонах.

Когда Крымов нетерпеливо звал водителя, один понтонер сказал второму: «Легкари!» Этим словом, они, видимо, обозначали не только едущих на легковых машинах, но и тех, кто хотел легко отделаться от войны и долго жить на свете.