На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

…Мы не посмеем теперь солгатьТетрадочному листу.Розовым цветом скруглять углыБольше невмоготу.Нам — не идиллия, не пастораль,Не бессловесный гимн —Обречены мы запомнить все

И рассказать другим.

Невольно возникают в памяти строфы фронтовика Семена Гудзенко, не шутившего со смертью: «Мы не от старости умрем, От старых ран умрем». Он написал эти строки и действительно умер вскоре от старых ран… Возникают снова и снова в памяти его стихи-клятвы:

…Продолжается битва в дыму и пальбе,Можешь мертвым в сражении лечь,Но не смеешьНи строчки оставить себе,Ни удара сердца сберечь.

(Сталинград, 43 г.)

Сошлись, как видим, в России две струи поэзии последней четверти века: фронтовой и тюремной. Легли рядышком стихи пехотинца Гудзенко и зэка Даниэля.

Поколение разметали, распылили; одних восславили как доблестных защитников Родины, других опозорили как ее врагов; а чувства и мысли тех и других схожи, порой буквально.

Десятилетие Солженицына, фронтовика и зэка одновременно, приняло под свои стяги оба фронта, на которые ушло наше поколение, — фронт военный и фронт тюремный.

4. Двухлетний ренессанс. Евгения Гинзбург. Варлам Шаламов

На процессе «обожглись». Писателей за рукописи, попавшие в самиздат, перестали даже вызывать куда следует.

Каратели поутихли, и мы впервые ощутили вкус полузабытого слова «воля».

Два года полуволи. Семьсот тридцать суток.

Этого оказалось достаточно. Джинн был выпущен из бутылки. Джинн к тому же умудренный: «Клеймите за то, что писатели издаются под псевдонимами? Переправляют рукописи на Запад?.. Тайно? Обзываете «перевертышами», трусами?! Хорошо! Будем писать под своими фамилиями, явно! И давать читать другим! Всем, кто захочет!»

Атомное, устрашившее и мир и самое себя государство не было готово к этому массовому тактико-психологическому перевороту в сознании подданных.

Появились вдруг и чтецы-декламаторы, и авторы трактатов и открытых писем, украсивших бы любой литературный журнал. И даже не очень маскировавшиеся распространители самиздата. В Москве жил, к примеру, математик Юлиус Телесин. Теперь он вне России, я могу назвать его имя. Он являлся к друзьям, по обыкновению «шурша листами», которые он переносил под подкладкой пальто или куртки. В отличие от Гамлета, принца Датского, Юлиуса Телесина называли «принц самиздатский».

В своих записках, подготовленных уже после выезда из СССР, он, в частности, отметил эту любопытную сторону дела — растерянность карательного аппарата.

«Когда перед началом очередного обыска у меня дома, — пишет Телесин, — следователь обратился ко мне с предложением «выдать добровольно самиздат», я ответил, что если бы речь шла об оружии или наркотиках, то я бы понял, чего от меня хотят, точный же юридический смысл понятия «самиздат» мне неизвестен, и я просто не знаю, что именно его интересует».

Следователь, по рассказу Телесина, не нашел, что ответить.

«По-видимому, и для судебных работников пришло время уточнить это емкое понятие, — сообщает далее Телесин. — Недаром на первом «чисто самиздатском» показательном процессе И. Бурмистровича в мае 1969 года судья Лаврова почти каждому свидетелю задавала вопрос: что он, свидетель, понимает под самиздатом? Бурмистровича обвинили в том, что он распространяет произведения, «порочащие советский государственный и общественный строй», выбрали именно его, потому что проследили: он дает читать произведения Даниэля и Синявского, т. е. произведения клейменые. Официально приговором суда причисленные к «порочащим».

Суд в СССР, как известно, в отличие от английского, не руководствовался «прецедентным правом». А тут впервые, возможно, в советской юридической практике прибегли к «прецеденту» как к основаник) для новой серии процессов: в Уголовном кодексе РСФСР понятия «самиздат» нет.

Теоретическая мысль советской юстиции более полувека озабоченная лишь тем, как оправдать произвол карательных инстанций, пребывала в состоянии летаргии. Или после проработок в ЦК. — истерии.

Генерал-майор А. Малыгин в журнале «Молодой коммунист» № 1 за 1969 г. заявил, что «так называемый самиздат» рожден при прямом подстрекательстве западных разведок.

Страшновато звучит! Лет на десять со строгой изоляцией.

Однако на суде над Бурмистровичем о западных разведках и не вспоминали.

Обмишурились и на этот раз.