На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

«Да, я здоров, — пишет Флеминг в своем последнем письме Шаламову, — но здорово ли общество, в котором я живу? Привет».

Шаламов стремительно разошелся по Руси, особенно в те два года, когда писателей за слово — не сажали; тогда он, как известно, печатался лишь за рубежом в «Новом журнале», может быть, это самый большой вклад журнала в русскую литературу сопротивления.

Спасти прозу Варлама Шаламова — значит спасти большую часть правды; хотя правда его жестока, порой невыносимо жестока. После рассказов Шаламова охватывает чувство безысходности: воистину он заморожен Архипелагом Гулаг на всю жизнь. Черное дерево обожженное молнией, которое видно уж не зазеленеет, но без которого нет и всей правды…

5. Паводок тюремного самиздата

Тюремная литература нигде так не обильна, как в России: лишь Россия выпестовала столько миллионов мечтателей, отрезвленных кулаком следователя. Только за последние годы паводок тюремного самиздата прибил к издательствам Запада, кроме книг А. Солженицына Е. Гинзбург и В. Шаламова, «Дневники» Эдуарда Кузнецова. «Мои показания» Анатолия Марченко, «Репортаж из заповедника имени Берия» Валентина Мороза, «Записки Сологдина» Дмитрия Панина, книги эсерки Катерины Олицкой, сиониста Абрама Шифрина и много других — целую библиотеку тюремной литературы.

Запад, как известно, едва замечал ее (как и другие книги о лагерях, изданные на русском языке ранее), пока не заявил о себе «Архипелаг Гулаг»…

И все же спрос на правду повысился.

Самой недюжинной книгой в этом тюремном потоке являются «Дневники» Эдуарда Кузнецова, философа и мученика, к которой вернемся в главах о национализме. Самой разочаровывающей для меня была книга Дмитрия Панина.

Она разочаровала меня назидательностью и пророчествами, которыми он почему-то не донимал ни меня, ни других в Москве, но решил донять Запад.

Это подлинная болезнь многих выдающихся в своем деле людей — считать, что столь же компетентны и во всем прочем. Во всех проблемах.

Известный ракетный конструктор Ф. дает безапелляционные советы по экономике и политике; моторостроитель Микулин мнит себя первооткрывателем в медицине и требует, чтобы все, желающие быть здоровыми, на ночь «заземлялись»; прикрепляйся к трубе и будь здоров! Сия известная психиатрам мания всезнания становится, увы, не смешной, когда овладевает диктаторами; назидательность и пророчества Д. Панина; хорошего инженера и мужественного человека, увековеченного А. Солженицыным в образе Сологдина из «Круга первого», не опасны; тем не менее вряд ли можно пройти мимо, по крайней мере, одного из его пророчеств и философских умозаключений, в которых он смыкается со своими мучителями…

Д. Панин выводит из опыта своих страданий, опираясь, разумеется, на весь исторический опыт, что в бедах земли виноват «вредоносный слой». А именно — интеллигенция России. «Российская интеллигенция не только создала революционные партии и направляла их деятельность, но также формировала взгляды многих рядовых людей». Она подняла их против монархии и тем самым ввергла Россию в кровавый кошмар.

Не вступая с Д. Паниным в мировоззренческий спор, как лицо пристрастное, я сошлюсь на высказывание отнюдь не марксиста, а изгнанника, известного зарубежного философа Федора Степуна. Ф. Степун, анализируя причины революции, считает главным ее виновником русскую монархию. И по причине вот какой. Русская монархия не поставила самый образованный слой русского общества на службу народа, а загнала его в подполье: своей тупостью, расстрелами девятого января, распутинщиной она восстановила против себя почти всех.

Вряд ли стоит задерживаться на заблуждениях тюремной прозы — не в этом ее сила. Не будем здесь останавливаться и на форме произведений, на мастерстве или неумении авторов-мучеников. В тюремной прозе важнее «что», а не «как».

Попытаемся сравнить на основе документальных сопоставлений (а тюремная проза, за редким исключением, вся документальна!), попытаемся сравнить безнравственность страшного сталинского самовластия и нравственность сегодняшнего времени, когда, как официально объявлено, «восстановлены ленинские нормы». На пути к дальнейшему исследованию литературы оглядимся вокруг. Углубимся в документы.

Как трансформировались — за четверть века — судьи, режим, средства воспитания, дружба народов, веротерпимость, гласность? В чем нравственная новизна, если есть новизна? Изменилось ли общество, пробуждающееся от ужаса массового террора? Оздоровилось или стало грязнее, циничнее? Тюремная литература дает обильную пищу для размышлений.

Начнем сопоставление текстов с лиц судейских., как представителей советского закона.

Сталинщина

А. Солженицын: «Да не судья судит — судья только зарплату получает, судит инструкция. Инструкция 37-го года: десять, двадцать, расстрел… Инструкция 49-го: всем по двадцать пять вкруговую. Машина штампует».

После «восстановления ленинских норм»: