На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

Главным героем фильма стал наш штурман военных лет, штрафник Александр Ильич Скнарев. В недавнем прошлом — крестьянин-сибиряк, так и оставшийся до конца дней своих простодушным и добрым человеком. Я положил в основу фильма подлинные события.

На Севере в 1942 году появилось много немецких подводных лодок. Они топили караваны английских, американских и канадских судов, которые везли оружие в Мурманск и Архангельск. На борьбу с подлодками бросили лучшие авиаполки. Самолеты сели в Ваенге, самом северном аэродроме Северного флота, под бомбежку, которая почти никогда не прекращалась. Чтоб самолеты могли сесть, штрафной батальон непрерывно, под разрывами, закапывал воронки от бомб.

И в одном из штрафников летчики узнали своего бывшего учителя, полковника Генерального штаба, который теперь, в солдатской шинели и обмотках, закапывал лопатой воронку. Летчики забирают его с собой.

В первом же полете Скнарев совершил открытие. Оно изменило весь характер операции Ставки. Скнарев определил, что подлодки в Баренцевом море — маленькие, «Малютки». Сами, своим ходом, они не могли прийти сюда, значит, надо искать плавбазу, которая их привезла. «Мы бьем яички по одному, а надо взорвать весь инкубатор».

Открытие — открытием, а Скнарева увозят снова в штрафбат. За ним прибыл представитель особого отдела… И вот Скнарев уходит со своим мешком в тот час, когда Северный флот начинает операцию — по его плану. Мчат грузовики с патронами и матросами, везут торпеды, а вдаль уходит, сторонясь проезжающих грузовиков, небритый сгорбленный человек в солдатских обмотках и с зеленым солдатским мешком. Он мешает шоферам, они матерят его.

Человек, подготовивший победу, уходит вдаль, никому не ведомый и ненужный…

Вы, возможно, уже догадались, что сказал генерал Романов, посмотрев фильм. Бывший глава СМЕРШа распорядился:

— Штрафника убрать! Штрафников у нас не было. Все это выдумки.

А в фильме были сцены поразительные, и, конечно, они были связаны с образом штрафника. Начальника штаба, который боялся штрафника как огня, играл Н. Гриценко, ведущий актер московского театра имени Вахтангова. Штрафника — М. Глузский.

И, может быть, лучший из эпизодов — последнее столкновение начальника штаба и штрафника. Начальник штаба выталкивает Скнарева в штрафбат, но ему стыдно своего поступка, и вот он признается, отчего он, старый летчик, сейчас, на земле, трусит. «Нас было 12 друзей, воронежских. Один погиб в Испании, другой — в Финляндии. А где остальные? Где остальные?! Где мы погибли?!

Вот ты штрафник до первой крови, а я — до коих пор?!»

Гриценко заставил режиссера восемь раз переснимать сцену. Он глотал валидол, задыхался от жары. Но — не уходил, произнося фразу «Ты штрафник до первой крови, а я до коих пор?!» в разных интонациях, то криком, то свистящим шепотом придушенного человека. Воистину это была героическая актерская работа и гениально сыгранная сцена.

«Штрафника снять! — дружно закивали заместители Романова. — Этого с мешком, в обмотках, чтобы не было».

Я отказался. Кинул пропуск студии на стол начальства и вышел.

И фильм «положили на полку».

«Кто вам сказал, что мы занимаемся искусством?!» — все время слышался мне голос романовского заместителя.

Спустя месяц приехал ко мне режиссер. Глаза влажные. Руки трясутся. «Гриша, — говорит, — мне больше не дают снимать, выгоняют. Сделай что-нибудь».

Но что я мог сделать?

Вслед за ним ко мне стала ходить вся группа, осветители, костюмеры. Многодетные матери. «Что ж ты с нами делаешь?! — говорят. — Нам теперь ни копейки. А как жить?»

Доконали они меня, матери. Стал я думать, как найти выход из положения…И вдруг осенило. Позвонил Романову. «Значит, штрафника нельзя?» — говорю. «Ни в коем случае!» — басит. «Хорошо, — соглашаюсь. — А можно… просто разжалованного? Разжалованного офицера. В обычной части».

— Разжалованного, пожалуй, можно, — подумав, сказал он.

Фильм был спасен. Естественно, пришлось переписывать фонограмму. Крупным планом губы актера произносили: «Штрафбат». Я заменил на «стройбат». «Штрафной батальон» — «строительным батальоном».

Вырезали из фильма около 400 метров пленки: сцены, их которых было ясно, что дело происходит именно в штрафбате: скажем, восторг солдата, у которого оторвало пол-уха. У него кровь бьет, а он бежит по аэродрому, ликуя, крича в восторге: «Зацепило! Зацепило!» «Зацепило» — значит, солдат свободен! Он больше не арестант! Не штрафник! Ему поставят в документе штамп: «кровью смыл». И — отпустят в обыкновенную пехоту, в соседние окопы.

Такие сцены пришлось вырезать. Режиссер кричал, бился в истерике и — резал, резал, резал.

Артист Глузский плакал, глядя на «зарезанный» фильм: уничтожали в основном созданный им образV.

Фильм приняли. Он вышел в астрономическом количестве копий, и широкоэкранных, и обычных, и узкопленочных.

Это и были те тридцать сребреников, которые я получил за отступничество. За то, что я предал Скнарева, своего фронтового штурмана, штрафника, ради которого и был задуман весь фильм.