На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986

…Где теперь крикуны и печальники?Отшумели и сгинули смолоду…А молчальники вышли в начальники,Потому что молчание — золото.…Вот как просто попасть в первачи,Вот как просто попасть — в палачи:

Промолчи, промолчи, промолчи!

Не случайно этот «Старательский вальсок» открывает ныне книгу А. Галича «Поколение обреченных», вышедшую на Западе.

Галич рассказал о главной, роковой беде России: о безмолвствующем народе.

Народ безмолвствует, отученный всеми режимами от государственного мышления, запуганный, спаиваемый, голодный. «В этом наша сила, — говорил мне крупный московский чиновник. — Десятки, трешки, рубля до получки не хватает… Тут уж не до политики…»

Галич ударил «народную власть» по самому уязвимому месту. Однако он далеко не сразу поднялся до этих высот набатной лирики. Да и можно ли назвать это лирикой? Лирик — Окуджава. Но — Галич?

…Как это ни покажется теперь удивительным, но существовал в послевоенной России и вполне благополучный, разрешенный властями Галич, киносценарист, автор фильмов «На семи ветрах» и «Верные друзья», годами не сходивших с экранов. А также Галич-драматург, чьи пьесы шли в театрах много лет. Среди них наиболее известна «Вас вызывает Таймыр», в соавторстве с К. Исаевым (1948 г.). Так сложилось, что в годы разгрома литературы, в 48–53 гг., он был на редкость благополучным.

Галич вступил на свой тернистый путь не сразу. Периоды его восхождения отражают состояние умов в России с поразительной ясностью.

1962–1963 — годы полуоткрытых дверей, как я их называю, годы явления Солженицына и чиновничьего страха перед подымающей голову Россией.

Галич начинает свои монологи простых людей. Это песни сочувствия и доброй иронии.

Он начинал весьма миролюбиво. Появилась «Леночка», которая апрельской ночью стояла на посту, с нелегкой жизнью Леночка:

Судьба милиционерская —Ругайся цельный день,Хоть скромная, хоть дерзкая —

Ругайся цельный день.Гулять бы ей с подругамиИ нюхать бы сирень!А надо с шоферюгами

Ругаться цельный день. И вот заметил ее из машины красавец-эфиоп, примчался за ней нарочный из ЦК КПСС; поскольку эфиоп был званья царского и был даже удостоен сидеть «с моделью вымпела…»

Незлобивое мещанство на страже порядка и «соцзаконности» — вот какие у них идеи, если можно говорить об идеях. Выражено это в самой мягкой и необидной форме. Вот она, вся, как на ладони, Леночка, мечтающая о своем принце, и — пропади она пропадом, вся окружающая ее действительность!

Но время шло; в марте 63-го года Никита Хрущев устроил погром художникам, выставившим свои картины в Манеже. Затем весь май поучал писателей и топал на них ногами.

Появляется «Городской романс», или «Тонечка», Галича. Романс бывает, как известно, разным. Оскорбленная любовь «вещи собрала, сказала тоненько: «А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с Тонькою…»

И сказала на прощанье, свидетельствуя о своей социальной прозорливости: «Тебя не Тонька завлекла губами мокрыми, А что у папы у ее топтун под окнами». А также «пайки цековские и по праздникам кино с Целиковскою».

Однако романсовое начало сразу погасло, как только заговорил ее бывший возлюбленный: «Я живу теперь в дому — чаша полная, Даже брюки у меня — и те на молнии. А вина у нас в дому — как из кладезя. А сортир у нас в дому восемь на десять…»

Заговорил сатирик, его вызвал к жизни хрущевский топот в Манеже. Сатирик точен и ядовит: «А папаша приезжает сам к полуночи, Топтуны да холуи все по струночке. Я папаше подношу двести граммчиков, Сообщаю анекдот про абрамчиков».

Галич пытается удержаться в русле традиционного романса и — не может. Не получается, хотя его переметнувшийся герой снова тянется к брошенной возлюбленной: «Отвези ж ты меня, шеф, в Останкино, В Останкино, где «Титан»-кино, Там работает она билетершею…» Галич из последних сил пытается удержаться в лирико-интимном ключе. Не получилось. Конец звучит риторикой, в дальнейшем Галичу несвойственной. Речестрой героя: «А вина у нас в дому — как из кладезя, А сортир у нас в дому — восемь на десять…» А вовсе не этот, трогательно-патетический, венчающий стихи: «На дверях стоит вся замерзшая… Но любовь свою превозмогшая, Вся иззябшая, вся простывшая, Но не предавшая и не простившая!»

Это автор говорит, а не его герой, к которому Галич уже не питает добрых чувств.

Однако доброго человека не сразу разъяришь. Он отходчив. И Галич снова и снова сочиняет свои добродушно-иронические стихи-песни про маляров, истопника и теорию относительности. И подобные ей.

Тюремный цикл Галича смыл остатки благодушия. Он пишет «Облака».