На маленькой планете

— А вы знаете, что Ольга была лучшей подругой моей жены? — спросил Аверинов торопливо и заволновался, заходил по кабинету, чувствуя, как неприятно говорить об этом и понимать, что сказал, помимо своей воли, для того это, чтобы показать Ольгу в невыгодном для нее свете. Но к чему это?

— Ольгу Константиновну, наверное, можно полюбить, — сказал Захаркин и виновато потупился.

— Почему наверное? — быстро спросил Аверинов и остановился напротив инженера и почувствовал, как сжалось в груди, как ему стало нехорошо, и от волнения заплыли глаза слезою. И тут же решил, что напрасно вдруг обозлился на жену, ведь все, возможно, совсем не так, как он думает. — Почему?

— Мне показалось, — неуверенно ответил инженер.

Аверинов подумал, что инженер знает все. Даже больше, чем он, муж Ольги, но не хочет конфузить его и не говорит, как не сказал бы об этом он сам.

— Такие дела, — неуверенно проговорил он. — Такие дела. Вот какие дела.

— Да, — сказал просто, вздохнув, Захаркин и сел. — Отчего у вас детей нет?

— Не знаю. Я ничего не знаю и, видимо, ни черта не понимаю…

Аверинов просидел до утра в своем кабинете, а утром, придя домой, застал Ольгу спящей.

— Как ты спала? — спросил он.

— Не говори, Пестик, плохо. Кошмарные сны. Просто ужас один, а не сон. Ты только что приехал? Проголодался? Ой, что-то снилось, что-то снилось, ой, какой ужас. Будто я куда-то лечу. Но ты же обещал через три дня приехать?

— Где ты спала?

— На кровати. А где еще? На чердаке, что ли? Вот еще. Ой, на тебя не напасешься нравственных сил. Вот чудачочек.

Он ничего не ответил. В чем-то он, не признаваясь себе, стал раскаиваться. Ему казалось, что он пожертвовал для нее всем: Москвою, где ему предлагали хорошую работу, женой, которая ходила уже беременной, вынашивала его сына, порвал с пятью годами своей жизни с Машей, ее друзьями, родственниками, а ведь именно она, Маша, помогла ему закончить институт. Она старалась больше его. И вот он, которому Ольга клялась в любви, в том, что без него жить не может и не будет, бросил все прежнее, потому что и сам, как казалось, полюбил, и это чистое, светлое чувство представлялось настолько важным ему и необходимым, что без него жизнь теряла свой смысл. И вот сейчас перед ним так просто открылся обман, в котором он сам себе боялся признаться.

Аверинов стал внимательнее присматриваться к своей жене, анализировать ее поступки, слова и понял, как цепко, как прямо берет она от жизни нужное, понял, что то, что совершила она со своей подругой, его первой женой, и то, что случилось недавно, — одно и то же. Она его, думал он, никогда не любила. Это так неожиданно и неприятно открылось ему. Он встал и заходил по гостиной и не мог понять, как могло случиться, что ему, в сущности, уже опытному пожилому человеку, приходится с запозданием сознаваться в такой горькой истине? Сейчас об этом Аверинов мог подумать спокойно, но тогда не смог. В тот день он впервые почувствовал, как постарел.

Он открыл окно. Дул ветер; деревья в палисадничке качались, шумели листвой, и Аверинову, вспомнившему прошлое в первый день отпуска, казалось, что у него в груди тоже что-то шевелилось, шумело, и он, вслушиваясь в себя, старался понять шум в груди. Много дней спустя после того Ольга сказала, как бы между прочим, за обедом, что в школе непонятно что творится, прямо настоящее самоуправство.

— А что такое? — поинтересовался Аверинов, уже догадавшись, о чем пойдет речь.

— Кого-то выгнали с работы, мне сказали. Ты поговори с директором, так же нельзя. У нас Советская власть в конце концов.

— Я не могу вмешиваться в дела школы.

— Но тебя они слушаются, потому что ты самый авторитетный на станции. Ты начальник станции!

— Кто кого уволил? — спросил недовольно Аверинов. — Скажи толком.

— Не знаю, но мне говорили…

— Уволили физрука, — сказал Аверинов и подумал, что Ольга сейчас вспыхнет, покраснеет, но она только слегка смутилась, в стакане с чаем, который держала в руке, задрожала ложечка, и больше об этом не говорила, и как показалось ему, затаила на него злость за то, что он знал, за кого она просила.

Аверинов вздохнул и торопливо подошел к письменному столу. В столе лежали письма. Ольга писала, когда они еще тайком встречались. Письма были адресованы «до востребования». Находились здесь и те, что писала она попозже. Письма аккуратно были сложены по времени и стянуты резинкой в тугую пачку. Розовые конверты от времени побелели, синие поблекли и смялись. Эти письма дышали светлыми чувствами. Так он думал раньше. А теперь ему казалось, что от них веет обманом. Какие это письма! Время от времени Аверинов читал их. В них будто не было и намека на фальшь. Аверинов достал из одного листочек, вырванный из школьной тетради, развернул, но в это время раздались шаги в коридоре. Он сунул письма в стол.

Вошла Ольга и удивленно поглядела на мужа.

— Ты почему, Пестик, такой красный? — спросила она, растягивая слова. — Должен радоваться, уезжаешь в отпуск, а ты красный, как рак. Это, Пестик, не к лицу начальникам. Идем кушать?