На маленькой планете

Он ни о чем не успел подумать, только почувствовал, как свело скулы, отчего-то сузились сами собой и заслезились глаза. Ему захотелось подойти к ней, но он боялся, что заплачет, потому что уже готов был оплакивать ушедшую молодость, пожалеть, что вот при таких странных обстоятельствах пришлось увидеться, и что он снова виноват, и от его вины, от его бесхарактерности страдает любимый человек, и в этот момент почувствовал такую жалость к самому себе, что испугался этой жалости, торопливо нахлобучил фуражку и шагнул навстречу сказать заранее приготовленные слова. Вот она, Ульяна, в черном пиджачке, в белом платочке, вся раскрытая, растерянная, как и двадцать с лишним лет тому назад, только морщины на лице да вялость не по годам уставшего человека. Иван шагнул к ней, отринув все мысли и не помня себя, как и тогда, когда уходил, уверенный, что по-другому быть не может.

Он подошел и спросил ее о чем-то. Спросил, но не понял, о чем спросил. Она не расслышала его. Она ничего не могла слышать.

У него была странная, пружинистая походка. Делая шаг, он будто подскакивал, будто старался этим показать, что в общем-то ничего не произошло. Он был какой-то очень сухой, и Уле сразу стало жаль его. Иван хотел казаться спокойным, но у него не получалось это, и он терялся. А ей вдруг показалось, что этот мужчина — не Иван. У того не было ни морщин, ни фиолетовых мешков под глазами, ни такой странной походки, ни этого жалостливого сострадания в глазах.

«Да, он совсем чужой», — подумала Уля.

— Вот, — повторил он громче на этот раз и сел на колоду. — Вот, Уля, презирай меня и делай со мною что хочешь. Вот я стою перед тобой, вот теперь посмотри на меня, такого дурака. Я подлец и негодяй. Я это знаю. Подло? Да! Мне стыдно, но я не мог по-другому.

Уля глядела на его новые сапоги, как будто собиралась спросить, зачем он надел их в сухую погоду. После всех переживаний, обрушившихся за последние три дня на нее, она почувствовала себя такой усталой, настолько слабой и беззащитной, что не могла ни говорить, ни стоять, и заплакала.

— Разве я виновата, — шептала она, — он женился, заимел детей, а теперь приехал… Разве я виновата?

— Видишь, как получилось, Уленька, — сказал горько Иван. — Я не знал, что делать. Тебе тяжело, а я что, я не человек? Я не стою тебя, ну а как мне унизиться, чтобы еще ниже стать перед тобой? Как? Я не знаю. Скажи… Так получилось. Я здесь ни при чем. Судьба, видать, — закончил он торопливо, вспомнив, наверное, то, о чем решил еще раньше сказать, чтобы успокоить ее и себя.

— Что скажут, Иван, люди? Я столько думала раньше: ты вернешься. Сколько жить-то осталось? И горько мне от всего. Ой как горько! Даже слов никаких нет на это. Я столько наплакала слез по тебе. Побойся бога хоть…

— Я все знаю, Уля. Ты б ко мне никогда не приехала, ты гордая… У меня дети. Самый первый, я тебе писал, помер, а остальные мал мала меньше: одному три, второму пять, а третьему семь лет. Вот в каком я положении. У меня к самому себе жалость. Хочешь, или мы с тобой можем уехать? Как ты захочешь, — быстро проговорил Иван. Теперь голос был знакомый, и казалось Уле, что Иван говорил правду, что так оно и будет, пожелай она.

— Ты все знаешь, Иван, все тебе известно заранее. А мне со своей совестью что посоветуешь делать?

Уля вытерла мокрые щеки и отвернулась от Ивана. В деревне было тихо и спокойно; посверкивая на солнце, летела паутина; в саду был слышен шорох листьев, слетающих с яблонь. Иван замолчал, а Уля старалась не плакать. Она подумала о том, что вот он приехал, но ничто не изменилось, ничего не произошло и все волнения ее были пустыми. Вокруг было так буднично, как всегда, в любой день, и Уля стала оглядываться, пытаясь заметить хоть что-нибудь, что говорило бы, что сегодня не так, как было вчера или год назад, но все было именно так, как вчера, как год назад, как двадцать лет назад, как, наверное, тысячу лет назад, и во всем преобладал покой, и оттого, что кругом было спокойно, Уле стало вдвойне нехорошо.

— Мне было так тяжело, — сказал Иван. — Думаешь, нет?

— Тебе ли только? А обо мне подумал? Мне ли легко было?

— Думал. Честное слово, ночами не спал, места себе не находил. Сколько думал еще!

— А потому и ушел? — сказала Уля. Ее тронуло то, что говорил Иван, но и разозлило.

— Нет, была причина, — ответил быстро Иван.

— Ну как же, причины были, конечно, важные, а как же! — громко, растягивая слова, сказала Уля. — Уйти бы, а причины всегда найдутся. Как же! Она ведь тебя с войны ждала, твоя верная фронтовая подруга, а я здесь ни при чем, я тут гуляла и крутила направо и налево. Так? Она тебя ждала, а ты не мог, страдал и не отказал? Да? Эти причины? Ей не с кем было, наверное, в постели… Может, она тебя всю войну ждала? Она по тебе плакала и молилась по ночам! Может, она? А я без детей осталась, а мне перед людьми стыдно, что всю жизнь даром из-за тебя прожила и не имею ни сыновей, ни дочерей, а жизнь — вот ее конец, а я пустая.

— Уля, зачем ты? Зачем о ней так? Она умерла.