На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Находя собственно в душе моей удовольствие <…> мыслить и говорить о ней, для чего тогда меня осыпают золотом , когда и бешметя я иметь не желал? Разве недостаток тому в сокровищах, кто умеет чувствовать цену добродетели? <…>

Может, не подумали ли, что я сего просил ?

Здесь, как мы видим, Державин пытается узнать, не подумала ли императрица, что его предшествующие прошения связаны с этой одой, не подумала ли она, что автором оды движет корысть. Или точнее было бы сформулировать повод его беспокойства так (и на это, как мы увидим, указывают другие письма поэта): Державин вовсе не против, чтобы его прошения были удовлетворены, но он боится, что к этому может свестись вдруг завязавшийся диалог с императрицей.

Второй вопрос, на который Державин ищет ответ у Дашковой, – вопрос о том, какие же отношения связывают его теперь с императрицей, должен он обращаться с благодарностью к Фелице или к Екатерине и писать от имени Мурзы или Державина? Он пишет Дашковой: « Кого мне и

как благодарить за полученный мною подарок?» Мы видим, что Екатерина, вступив в игру, намеренно или ненамеренно, поставила Державина в непростое положение.

Тогда же ночью он пишет письмо своему приятелю Козодавлеву [Державин, V, 369—370, № 328], которого благодарит за «распространенный слух, касательный до оды Фелице». За благодарностью следует очень интересное рассуждение, которое показывает, каким видел Державин продолжение его отношений с императрицей:

Вы мне говаривали, что Август и Людовик, менее человеколюбивые и менее истинной славы достойные, имели провозвестников своего бессмертия. <…> К несчастию, я для Фелицы сделался Рафаэлем. Лавры ея может быть поблекнут под моими неискусными украшениями; но я хотел быть возвестителем, как они, в управление царевны своей, и явил в пример ея обхождение. Рафаэль, чтобы лучше изобразить Божество, представил небесное сияние между черных туч. Я добродетели царевны противуположил моим глупостям.

Как мы видим, Державин определенно считал, что после успеха «Фелицы» он займет место «Рафаэля» императрицы, и видит в этом нечто неизбежное: он уже стал таким «Рафаэлем», возможно, это «к несчастью», но изменить уже ничего нельзя. Кроме того, Державин подчеркивает свою удачную находку: противопоставить добродетели Екатерины своим «глупостям». Отметим, что этой же удачной находкой поэт ставил себя в положение крайне уязвимое, приписав себе все возможные пороки. Наконец, сразу по получении табакерки Державин пишет к секретарю Екатерины, князю Безбородко [Державин, V, 370, № 329], который ранее хлопотал о повышении Державина:

Едва несколько часов прошло, как я получил монаршее благоволение, но уже и опять прошу об оном. Не помню я никогда себя столь наглым и неблагодарным, как теперь; но что делать? Нужда переменяет закон: боюсь, чтобы не потерять благоприятного, кажется мне, ветра , от которого, при благотворительном предстательстве Вашем, я всего доброго надеюсь.