На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

Авдотья Ивановна задумалась. С одной стороны, она понимала, что к мужнину полку прибыло, что Капитон Иваныч, Уля и Ивашка будут теперь заодно и против нее в каком бы то ни было деле. С другой стороны, Авдотья Ивановна уже разочла, что можно отобрать у Ивашки санки и коня за постой и продать.

После минутного молчания она произнесла нерешительно:

— Ладно, оставайся; там видно будет.

И тотчас, к удивлению Ули, Авдотья Ивановна стала собираться и одеваться, чтобы идти вместе с Климовной куда-то по делу.

Уля невольно широко раскрыла свои красивые глаза и, не сморгнув, глядела на одевавшуюся барыню. Отсутствие ее из дому с Климовной предвещало всегда что-нибудь очень дурное.

Когда обе женщины вышли из дому, Уля села на первый попавшийся стул и глубоко задумалась.

VII

Ивашка долго стоял молча над Улей, с грустным выражением лица, почти даже с глупым выражением, и смотрел на ее поникнутую голову, бессознательно рассматривал красивый ровный пробор ее светло-русых волос. В голове его вертелась все одна и та же мысль: как пособить горю, как избавить Улю от Авдотьи Ивановны? И вдруг, словно надумав нечто очень умное и важное, он выговорил быстро:

— Уля, знаешь что?.. всем бы бедам конец — выходи ты замуж.

Уля подняла на него голову и глянула с изумлением.

— Что?!

— Выходи, говорю, замуж.

Уля, несмотря на свое грустное настроение, звонко и весело расхохоталась.

— Чего ты? Я не в шутку… Подумай только: выйдешь замуж, от барыни избавишься.

— Ах ты, Иваша, Иваша! — перебила его девушка, — все ты тот же! Сколько времени не видала я тебя, а все ты тот же.

— Чего тот же? — вдруг будто обиделся Ивашка.

— Да ты не обижайся… Вижу, вижу. Уж и губы распустил, как бывало прежде, — тихо и почти нежно произнесла Уля.

— Что же такое я сказал? — обидчиво заговорил Ивашка. — Вестимо, кроме эдакого, ничего не придумаешь. Выходить тебе замуж и наплевать тебе на Авдотью Ивановну и на всех.

— Изволь, сейчас выйду, да только за кого?

— Ну, как за кого?!

— Да так: за кого?

— Да я почем знаю.

— Ну, вот и я не знаю.

— Неужто же в столице нет никого? Народа в столице много.

— Да, народа, Иваша, много, да замуж не за кого.

— Отчего же так?

— А оттого, Иваша… — И веселое лицо Ули вдруг омрачилось. Она помолчала и выговорила — Оттого, Иваша, что для мужицкой дворянки нигде пары не найдется. Я одна как перст, сама по себе, ни к кому не пристала. Во всей Москве есть у меня одна старушка-просвирня, с которой я могу водиться. Для одних хоть бы для дворян, для купцов, — я крепостная холопка; для других — хоть бы для прислуги нашей, — я барышня, только не настоящая, боковая…

И в светлых, серых глазах Ули вдруг показались две крупные слезы. Ивашка заметил их и вымолвил:

— Что ты! зачем? Ну вот и плакать! Боковая… что такое боковая?!

— Так меня, Иваша, здесь зовут. Как кто осерчает на меня зря, без толку, так и назовет «боковой» барышней.

— Что же это значит такое? мне невдомек…

Но Уля не отвечала на этот вопрос и продолжала тихо, глядя в пол:

— Вот оттого мне и не за кого замуж выходить. И за мужика нельзя, и за купца нельзя; а за барина — и говорить нечего. Мы с тобой, Иваша, мужицкие дворяне с детства были, да так и останемся. Ты еще — другое дело. Кто тебе приглянулся, ты и женишься, а я же не пойду говорить какому-либо человеку: сделай, мол, милость, женись на мне! Да и не до того, Иваша…

— Никому не пара!.. — бормотал Ивашка, как бы про себя. И он вдруг ахнул на всю горницу, точно будто испугался чего-то.

— Что ты! — воскликнула Уля.

— А за меня!

Уля не поняла. Ивашка вопросительно глядел на нее, пораженный сам своим открытием.

— Что?

— За меня.

— Что за меня? Что ты говоришь?

— За меня, за меня выходи!

Уля все-таки не сразу поняла и, поняв, опять звонко рассмеялась.

— Ей-Богу, Уля, за меня выходи! Ведь я буду вольный, — вот тебе Христос, — скоплю денег, откуплюсь, и как мы с тобой заживем отлично! Я пойду в дворники либо в кучера, а ты… — Ивашка запнулся.

— Вот то-то, Иваша, и не знаешь. Вот то-то и дело: ты в дворники, ну, стало быть, я — в кухарки.

— Нет, как можно!

— То-то, стало быть, нельзя. Ну — в горничные девки.

— Нет, как можно!

— Ну — в прачки, поломойки…

— Да нет, чего ты врешь!

— Ну, так как же, Иваша? Ты дворник, а я, будучи твоей женой, буду барышней-чиновницей? Видишь, вот никак и не клеится.

Ивашка вздохнул и выговорил тихо:

— Да, и то, не клеится.

И оба замолчали. Уля снова понурилась и думала о том, что часто приходило ей на ум: неужели же никогда не найдется человека, который полюбил бы ее, за которого она могла бы выйти замуж и зажить своим домком, своим счастьем. Часто невольно и смутно представлялся ей этот вопрос, и она отгоняла его, как нечто незаконное, как пустую, глупую мечту. Но теперь, когда в первый раз другой, хотя и ее молочный брат, заговорил об этом с ней, ей сразу яснее, настоятельнее представился этот жгучий вопрос.