На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

Теперь, благодаря своей обязанности комиссара, Капитон Иваныч уже сталкивался несколько раз с больными, умершими от заразы. Он тотчас же увидел на своей жене все признаки чумы.

— Вот так колено! — выговорил Капитон Иваныч, выпучив глаза на жену.

— Помираю… — слабо отозвалась Авдотья Ивановна, лихорадочными глазами глядя на мужа. — Помираю…

— Да, это точно… — изумленно проговорил Капитон Иваныч. — Это точно… Помираешь и впрямь. А ведь я, по правде сказать, думал — ты балуешься. Вот так штука! — прибавил снова Капитон Иваныч и развел руками.

— Ты меня прости!.. — заговорила Авдотья Ивановна, — коли в чем грешна была супротив тебя. Прости!..

— Да это что уж толковать, — рассудил Капитон Иваныч, продолжая стоять в приличном отдалении от постели. — Коли жива будешь, не прощу, все-таки под суд тебя упеку, а умрешь — что уж делать? Нечего делать, надо будет простить. Как же это тебя угораздило чуму захватить? Где ты болталась?

И вдруг Капитон Иваныч сообразил, что если его жена умрет, и будет известно в околотке — от какой болезни, то ему придется самому выдержать карантин и лишиться почетного места, которое он очень ценил. «Помилуй Бог! — подумал он. — Вот одолжить-то! И при жизни-то поедом ела, да и помрет — подкузьмит окончательно».

— Авдотья Ивановна, — схитрил Воробушкин, — уж тебе все равно, коли помирать, а ты не сказывайся, что у тебя чума. Первое дело, тебя хоронить запретят, без погребения останешься, свезут тебя в госпиталь, и доктор на кусочки нарежет. Положим, тебе это будет не слышно: мертвой — что ни режут, ей все равно, а только все-таки, говорю, знать-то это тебе неприятно. Что за удовольствие, как ноги, руки отрежут да всю расковыряют! Я уж тебе это верно сказываю.

Авдотья Ивановна как-то глупо глядела на лицо мужа: не понимала она того, что он говорит, или не верила в опасность своего положения.

— Я не сказываюсь…

— То-то, не сказывайся никому.

— Только вот, родимый… — заговорила Авдотья Ивановна с умоляющим лицом.

И слово «родимый» в ее устах, обращенное к мужу, прозвучало как-то странно. Даже умирающей было как будто совестно своего малодушия.

— Сделай милость, пошли за Климовной, пущай придет… Одной лежать больно несподручно. Да мне надо с ней сосчитаться, — за ней ведь деньги есть… Помру — пусть тебе отдаст.

— Какие тут деньги? ну тебя! не до денег! А вот как бы не прослышали, что ты чумная, тогда беда будет. А Климовна разболтает беспременно. Нет, уж лучше лежи одна: помрешь — все равно; не помрешь, будет полегче, тогда за ней и пошлем.

Капитон Иваныч вышел от жены в раздумье.

«Ну, как меня из комиссаров турнут?.. Вот обида будет!» — думал он.

На другой день, вернувшись снова из должности, Капитон Иваныч увидел у себя в квартире вдову расстриги.

Климовна встретила Воробушкина на подъезде и жалостливым голосом объявила ему, что Авдотья Ивановна приказала долго жить.

Капитон Иваныч стал как истукан и вытаращил глаза.

— Хоть вы и неладно жили, — рассуждала Климовна, — а все-таки супруга. И потом, уж очень обидно, что не своей кончиной померла.

— Как не своей! — воскликнул Капитон Иваныч. — Удавилась?!

— Что вы! Господь с вами! Не своей кончиной, говорю, — от чумы. Теперь вам караул приставят, хоть вы и сами комиссар.

— Врешь, треклятая! — заорал Воробушкин. — Врешь и врешь! сама ты чума!

Воробушкин вошел в квартиру, хотел было пройти в горницу покойной жены, но остановился. Мысли его как-то путались. И вдовство неожиданное, и чума в доме, и боязнь потерять место комиссара, и надежда без супруги справить кое-как свои дела, найти и купить у Воротынского племянницу — все эти разнородные мысли, надежды и мечты наплывом ворвались в голову Капитана Иваныча и спутались вместе.

Однако на другой день новое положение разъяснилось само собой, и довольно печально.

Он действительно был вдруг и вдов, и лишен своего почетного звания, и отправлен в особый карантин для дворян, не желавших оставаться под караулом в зачумленном доме.

Капитон Иваныч был глубоко обижен и в то же время зол на покойницу жену.

— И при жизни мне все пакостила! — восклицал он в отчаянии. — И кончиной своей совсем напакостила. Ведь будто на смех умерла!..

VII

В доме Марьи Абрамовны Ромодановой многих лиц, давным-давно составлявших главное народонаселение дома, не было в наличности: внука Абрама с дядькой Дмитриевым и с отцом Серапионом, а кроме них, еще Кейнмана, Анны Захаровны, кучера Акима и арапки. Переворот полный в доме, и исчезновение этих лиц случилось быстро и совершенно неожиданно.

Когда Суконный двор был закрыт, то у всякого суконщика нашлась родня в Москве. Точно так же один из них поселился во флигеле дома Ромадановой, у дяди своего, кучера Акима. Будучи уже болен, он вскоре умер; за ним, разумеется, последовал зараженный дядя, а за Акимом — часто посещавшая его, большая его приятельница, арапка.