На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

Когда смерклось, она легла на кровать, уткнулась лицом в подушки и, не выдержав, горько заплакала. Наконец от слез, усталости и всего перечувствованного за весь день девушка заснула крепким сном.

Проснувшись поутру, открыв глаза и увидя свет на дворе, она вскочила как ужаленная. Она испугалась мысли, что заснула и проспала так крепко. Мало ли что могло случиться! Зарезать могли!

Через несколько минут к ней вошла кухарка Алтынова и позвала ее вниз к барину.

Уля робко спустилась по лестнице. Ей казалось, что вчера почему-то она меньше боялась всего с ней происшедшего. Однако веселое, спокойное и довольное лицо Алтынова успокоило ее снова.

— Здравствуйте, Ульяна Борисовна! Как почивали? Вот эта дура, — показал он на кухарку, — вчера из-за вас двадцать розог получила.

— Как из-за меня? — воскликнула Уля.

— Да так. Получила ведь, Лукерья?

— Получила-с, — отозвалась женщина, глупо ухмыляясь.

— За что же? — выговорила Уля.

— Да ведь вы без ужина остались. Я отлучился, а эта дура не догадалась, а вы не спросили… Да ничего, ей не впервые… Ну-с, пожалуйте, покушайте чайку и закусите. А затем у меня будет до вас просьба. Обещаете исполнить? Дело очень немудреное.

— Что прикажете? — отозвалась Уля.

— А вот, изволите видеть сего лежащего на окне зверя?

Уля обернулась и увидела на подоконнике, под лучами пригревавшего солнца, большого, жирного, белого кота.

— Извольте прослушать, в чем дело. Сей зверь был мной ненароком найден на улице. Стало мне его жаль. Потерялся он, без хозяина, думаю я, голоден бедный зверь — дай его возьму домой, покормлю. Я ведь человек, Ульяна Борисовна, сердечный, ко всякому скоту сердце у меня. Вот и взял я его и принес домой, накормил. Так вот он у меня и остался, а сам я оповестил всех своих приятелей, чтобы разузнавали, чей кот. Не укрывать же мне скота или воровать? Ну, вот сегодня узнаю я, что сей зверь принадлежит генеральше Ромодановой, пропал оттуда, и что там идет теперь великая порка людская. Порют там и старого, и малого. Зверь — оказывается — любимец генеральши. Обожает она его пуще внука родного. Вот я и прошу вас: возьмите вы его, отнесите к генеральше и скажите, что нашли на улице. Меня не поминайте: она меня знает и не любит. Но только при этом извольте с нее стребовать награждение — рублей хоть пять, что ли. Понимаете теперь, в чем дело?

— Понимаю.

— Так снесете мне его?

— Снесу-с.

— И деньги стребуете?

— Если дадут; а не дадут, что же я могу сделать?

— Даром не оставляйте.

— Как же это я могу?

— Ну, как знаете. А снести да бросить его на двор и всякий может. А вы вымолите у генеральши на бедность, что ли. Скажите — не ели три дня.

— Ведь это неправда.

— Что неправда?

— Да все неправда.

— Эй, голубушка, Ульяна Борисовна, с правдой долго не проживешь! как раз отощаешь. Нет, уж вы, за всю мою ласку к вам этак не супротивничайте, а то ведь я могу и в гнев войти. А вы у меня теперь в крепости, по документу. Хотите, я прочту документ? В нем сказано, что я волен в вашей жизни и смерти.

Алтынов часто делал то, что предлагал Уле, т. е. читал купленным людям выдуманную им самим форму купчей, в которой говорилось, что он может своим крепостным носы и уши резать, наказывать до смерти плетьми и кошками железными, за ноги вешать, в реке топить и т. д.

— Прочесть вам? — пристал он к Уле.

— Зачем же? Я и так знаю, что куплена.

— Так снесете и деньги вымолите?

— Постараюсь.

— Вот и умница. Ромоданова живет около вас; вы небось и к себе заглянете, с Капитоном Иванычем повидаться?

— Если позволите.

— Отчего же? только будьте домой засветло.

Поев щей и каши через силу, Уля взяла огромного и тяжелого кота и тихо направилась с ним снова в свою сторону.

XXIII

Когда Уля вошла на большой двор палат Ромодановой, то заметила в нем особенное затишье. Не было веселых и праздных кучек холопов, не было смеху, не было никаких затей, как бывало всегда. Алтынов говорил правду, объясняя Уле, что уже три дня идет в доме Ромодановой великая порка людская.

Марья Абрамовна плакала непрерывно и лила слезы не хуже любого фонтана. От зари до зари нечувствительная к внуку, но чувствительная к коту боярыня повторяла на всевозможные лады, — то нежно, то грустно, то особо ужасным голосом:

— Ах, Вася, Вася! Где ты, мой Вася? Может быть, давно на том свете!

Лебяжьева уговаривала и успокаивала барыню на все лады, клялась и божилась, что вывернет всю Москву наизнанку, но непременно найдет Василия Васильевича. Вместе с тем Анна Захаровна внутренно злилась бесконечно на все и на всех и на самую барыню. По милости пропавшего кота уже третий день как не было у нее минуты свободной, все приходилось сидеть около барыни.

— Ах, Вася, Вася! — восклицала барыня.

«Ах, черт тебя с ним побери!» — думала в ту же минуту Лебяжьева.

— Чует мое сердце, что он на том свете! — восклицала барыня.

«Так его туда и пустили!» — злобно думала Лебяжьева.

— Где-то он, мой голубчик? — восклицала барыня.

«В раю, в раю, беспременно», — ехидно думала барская барыня.

— Ах, Вася, Вася! — снова восклицала Ромоданова.

«Ах, дьявол, дьявол!» — мысленно заключала Анна Захаровна.