На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

«Московской Генеральной Госпитали Конторе небезызвестно, что из находящихся при той госпитале надзирателей и работников, и их жен и детей, живущих в Казенных Госпитальных на Введенских горах покоях, помре приключившимися им жестокими горячками, минувшего ноября с 18, по сие число, человек до десяти, из коих, по усмотрению состоящих при помянутой госпитале Медицинских чинов, некоторые оказались в сумнительстве к заразительной болезни: того ради Государственной Медицинской Коллегии Конторе Московской Генеральной Госпитали Контора, сим представляя, требует, дабы оная Контора благоволила состоящих в Москве докторов, собрав общим от той Конторы присутствием, находящихся в здешней Госпитале больных, то же надзирателей и работников и прочих чинов, и их жен и детей, одержимых болезнями, неотменно сего числа освидетельствовать, и что по тому общему свидетельству окажется, учинить, к сохранению Высочайшего Ее Императорского Величества интереса и общенародной пользы, к предосторожности рассмотрение, и какое рассмотрение в том последует, Госпитальной Конторе дать наставление.

Афанасий Шафонский».

XXIX

6 тот же день, в сумерки, на двор госпиталя выехала карета, и появился из нее сам Риндер.

Шафонский встретил неожиданного гостя и внутренне обрадовался его появлению.

«Пускай сам посмотрит! — подумал ей. — Дело очевидно, доказательство налицо».

Риндер поднялся по лестнице, обошел почти весь госпиталь, осмотрел вновь заболевших, и мрачное, озлобленное лицо его прояснилось. Но выражение гнева сменилось выражением глубочайшего презрения. Он стал расспрашивать Шафонского о смертных случаях, о характере болезни и все улыбался. Его улыбка говорила красноречиво: «Ах ты дрянь этакая, выскочка!..»

Сначала Шафонский убедительно и с жаром объяснял и доказывал господину штадт-фиаикусу, что нет никакого сомнения в существовании страшной болезни в стенах госпиталя, но затем, после целого ряда колкостей и насмешек со стороны своего врага, он не выдержал и стал говорить резко.

— Который же у вас, мой любезный сотоварищ, — сказал Риндер, — почитается самым чумным… первосортным? Покажите мне его.

— Да любой. Их теперь пять человек.

И Шафонский провел Риндера в одну палату.

— Ну, вот вам и первый — Медведев. Вчера заболел. Вот вам старик.

Риндер осмотрел старика презрительно и стал доказывать Шафонскому, что это совсем иная болезнь и последствие дурного поведения.

— Да ведь ему семьдесят лет! — воскликнул Шафонский, — да, наконец, я его знал три года, а вы его в первый раз видите…

— На нем, господин сотоварищ, — язвительно выговорил Риндер, — даже самых простых признаков этой болезни, вами накликиваемой на нас, грешных, нету.

— Чего вам угодно? Пятен? Извольте… пожалуйте… Вы уж его видели… Пожалуйте… — уже громко, резко, вне себя говорил Шафонский.

И он повел Риндера в другую горницу. На постели лежал человек средних лет, в забытья.

— Иван! поднимись… сядь! — сказал Шафонский. — Аврамов! — продолжал он, — слышишь что? Сядь!

Но, нагнувшись ближе, доктор увидал, что больной в полном забытьи.

— Вот-с! — воскликнул Шафонский, — час тому назад еще он был в памяти, а теперь, видите?!

И доктор позвал двух солдат, велел повернуть больного, поднять белье на спине и указал немцу довольно большие темно-багровые пятна.

— Хорошо-с этот? Тоже, по-вашему, та болезнь?

Ривдер поглядел внимательно, потом еще презрительнее сжал свои тонкие губы и вымолвил, посмеиваясь:

— Это очень страшная болезнь… Действительно очень редкая. Она называется по-вашему, по-русски, пролежни.

Шафонский оторопел, развел руками и даже слегка рот разинул.

— Ну, это, позвольте вам заметить, — выговорил он после минуты молчания, — уж просто наглость!

Риндер вспыхнул. Губы его, сжатые, раздвинулись и задрожали.

— Да-е! — вне себя кричал уже Шафонский на весь госпиталь. — Это наглость, за которую вашего брата, доктора, котда он так ошибается или так соврет, гонят в шею!