На нас смотрят Звезды

– Нет правда Мар, – спешил он ее уверить, – это на картинке, или в рекламном ролике красиво судно идет разрезая форштевнем волну. На самом деле нужно уйму времени потратить чтобы приготовить каргоплан, посчитать остойчивость, спланировать переход, составить вояж-план, подобрать карты и пособия, сделать корректуру, принять груз, описать груз его количество и качество, откатать балласт, замыть и зачистить трюма, сдать льяльные воды, принят воду, топливо, продукты и снабжение. А здесь нежданно всякие инспекции, пограничники, таможенники, санитары, пожарники, зеленые, потом порт-контроль, аудит компании или регистр…

Он замолк в изумлении от того как Ангел, запрыгнула на его кровать и скрестив по турецкий свои изящные ноги, демонстративно загибала на своих руках пальцы, считая все его перечисления.

– Вот! – она выбросила вперед обе пятерни веером дважды, – более двадцати позиций.

– Это не просто воот, – возразил Иван покручивая кистями рук своих как это делают в цыганских танцах, – Когда это касается твоей безопасности, твоей работы и твоей карьеры. Когда как дамоклов меч со всех сторон грозят штрафами и увольнением. Когда эти наглые сволочи реально отбирают у тебя твои нервы, здоровье и в конце концов деньги. Реальные деньги из реального твоего правого кармана.

– У меня нет денег в правом кармане, – с грустным видом сказала она.

– Извини Ангел, я это образно сказал, всегда завожусь, когда заходит разговор про негодяев.

А это мысль, – подумал Иван, – наверно стоить наполнить ее правый карман. Не гоже быть Ангелу и без денег. Но как это будет выглядеть? И согласится ли она? Если она согласится, тогда вся сказка пропала- подумал он. Хотя и судить то ее не за что. Когда то в лихие девяностые здесь же в Керчи одни родители привезли на борт свою дочь- бред какой то. А может и нет- ведь съедали же детей своих во времена голодомора, в сравнении с этим продажа своего тела вовсе и не грех получается.

– Ладно Маар, – сказал Иван, – ты, прошу ни куда не выходи а я мигом на камбуз.

– Кудаа

? – она спросила с таким испугом, будто боялась потерять его навсегда.

– На камбуз Маар, – повторил Иван.– то есть на кухню, по морскому называется, и не спорь пожалуйста. Никаких само отводов я не приму.

Своим жестом вытянутой вперед правой руки, он показал свою решимость и что спорить с ним, будет бесполезно.

Покидая каюту он слышал тихий и расстроенный голос Ангела -… самоотводов, камбуз, не приму… хм…?

Иван неудачно загремел посудой, когда торопился собрать что осталось. Торопился не потому, что пару соток долларов открыто лежали в его шкафу и не потому что календарь с голыми девками продолжал висеть на переборке над его столом. Просто он уже не мог жить и минуты без этого взгляда и без этих глаз. Без этой улыбки растянутых и сладких губ. Без льняных волос ниспадающих из под косынки. Без этих теплых и нежных рук, и этих изящных башен ног уходящих под небесный кружевной купол ситцевого платья.

Роясь в холодильнике, он почувствовал растянувшуюся улыбку на своем лице от таких сравнений и воспоминаний.

– Что? Там не покормили? А? – это был голос повара.

Людмила Федоровна не молодая, пышная как и положено хорошему повару женщина, пришла работать на флот из приемной начальника Херсонского морского торгового порта Тутушкина Юрия Ивановича. Там она временно подменяла секретаршу красавицу Иру, ушедшую в декрет для рождения ребенка. А до этого Людмила долгое время работала поваром в детском саду номер один. Поэтому, не смотря на скромный по деньгам рацион, ее блюда удивительным образом оставались всегда вкусными и питательными. Она была одна женщина на борту, и каждый старался с ней обходиться бережно и деликатно.

Из за значительной разницы в их возрасте Иван не мог судить о красоте этой скромной и доброй женщины. Но судя по огромным очередям грузчиков в турецких портах, ожидавших хоть на мгновение увидеть луналикую блондинку на борту украинского судна, то наверное да, она была красивой.

Может в силу того, что мусульманские критерии женской красоты заставляли их часами сидеть и со слюнявым выражением лица пытаться увидеть хоть часть этой заморской красоты сквозь стекла маленьких круглых судовых иллюминаторов. Когда это все надоедало кому то из членов экипажа, тогда и начинались всякие подколки на ломаном турецком, типа.

– Эй чего вылупился да слюни пускаешь или джёк гюзэль

(очень красива)? – кричали им.

– Ой джёк гюзэль! Ой джёк гюзэль! – отвечали усатые загорелые лица, качая от восхищения головой и слизывая языками свои губы.

– Би тана Башка йокма (одна такая, больше нет) – продолжали шутить наши моряки.

– Вай джёк гюзэль, — продолжались ликования у борта.

– Эвет, тузла бешь килограмм (да, попона пять килограмм), – показывая тыльную часть ладошки с распятыми пальцами, сами прикольщики громко заливались смехом.

Это был флотский юмор. Но теперь Ивану было не до него.