На небесном дне

14

А скажешь – что? Мол, одиночество

мешает утру наступить,

что жить, что пить уже не хочется

и что не хочется не пить.

Что я, я, я – вот слово дикое,

и смерть действительно придёт.

Что – червь, что – Бог… Что, горе мыкая,

стал населением народ.

И что-то про зарю вечернюю,

любовь последнюю, про то,

что жизнь пройдёт, как увлечение,

и сам пройдёшь, как конь в пальто.

Что мир насилья мы разрушим и

кто был ничем, тот станет всем.

(С неоцифрованными душами

у Бога множество проблем.

И снова жгут траву забвения,

а от неё ужасный дым…)

Ну и – про чудное мгновение:

мол, дай вам Бог того же, но – с другим.

15

Ни к женщине, ни к Всевышнему

не обращайся, брат.

Фемина услышит лишнее,

а наш Господь глуховат.

Но если всё туже дышится, —

вон из подлодки! Вмиг

выпади, словно ижица

из словарей и книг.

Как будто тебя и не было —

это ли не восторг?!

Где ты? Земля ли, небо ли? —

Здесь неуместен торг.

P. S. 

Ну а когда… Тогда скорей

отсюда!.. Да в сквозняк дверей

глядят из древности своей

плезиозавры фонарей…

Комментарий

Здесь Ты – это не Она, а собирательный образ б. сов. интеллигента, у которого кризис среднего возраста совпал с идеологическим и моральным кризисом государства и растерянной невнятностью общества. Так же, как в поэме «Удалённый доступ» (впервые опубликованной в «Новом мире» в 2002 году).

Но в этом собирательном Ты пребывает и сам автор. В конце концов, он жил не только в переделкинской сторожке, не только в московской квартире Давида Самойлова и на «крейсере “Очаков”» Юрия Щекочихина, не только в ижевских деревянном доме (в составе большой семьи) и в полученной отцом от завода (где тот был главным технологом, замначальника производства…) двухкомнатной хрущобе. Автор и сам снимал жильё в Москве. А переменив несколько адресов, лучше узнал этот город.

Но впервые поэму «На небесном дне» автор читал не в Москве, а в родном Ижевске – оставшимся там друзьям во время встречи Старого Нового года.

Лучше бы эту ночь автор провёл не с ними, несмотря на радость общения, а со своим отцом, который тогда уже не вставал с постели и на все вопросы отвечал односложно – ну и пусть односложно!

Утром 14 января 2012 года автор видел своего доброго, искреннего и прямодушного отца в последний раз. Потом уехал в Москву…

Но всё это уже не имеет никакого отношения к поэме «На небесном дне», написанной в конце 2011-го – начале 2012-го.

Автор ещё успел рассказать о ней своему старшему другу и главному в последние годы для него слушателю и критику Станиславу Борисовичу Рассадину, «писателю о литературе». Но прочитать или показать Рассадину новую поэму уже не успел…

Весь «роман в поэмах» уместился по времени написания между датами 1976 и 2012. Когда, ещё не понимая, что пишет, автор его начал («Переулок»), ему было двадцать лет. Когда закончил – пятьдесят пять. Поэма «Лесенка», жанр которой автор определил как «Вместо эпилога», написана раньше последней главы – в 2003 году.

До сих пор «Лесенку» автор иногда считает главным из того, что он написал. Но автор не имеет преимущественного права судить свои произведения.

Лесенка

Вместо эпилога

1

А по душевной склонности ближе всего

мне, наверно, была эта лесенка из райсада,

к полумёртвой воде ведущая, волшебство

между листьев скрывавшая, —

                                            так и надо.

А вела она к омуту, и на пути

ей встречался мусор вялотекущей жизни.

И сидел я на ней, полусломанной, впереди

тяжелела вода,

                       позади – пауки и слизни.

Они что-то такое делали, что назад

возвратиться нельзя было.

                                   И вещали

на ступеньках её мы с тобою, брат, —

прямо в пустоту, что была в начале.

Это ли соседство устраивало меня —

или недвижность воздуха

                                 и возможность

выпить горькую чашу на склоне дня

и понять простую, как тыква, сложность:

всё же как-то надо так

                                на деревяшку сесть,

чтобы не помешать появляющимся пешеходам,

вздумавшим путь по лесенке предпочесть

остальным, проложенным всем народом.

Надо так поставить сосуд с весёлой водой,

чтобы с ним не скатиться в обнимку

                                               к воде нелёгкой,

надо как-то так завести разговор с собой

или с тобой —

                      чтоб не было вдруг неловкой

паузы, нависающей над головой

и грозящей сердцу остановкой.

2

В сущности, что же я знаю, чтобы сказать

важное нечто себе самому и другу?

Радуюсь только:

                    пуст подчистую опять.

В этом свою единственную заслугу

вижу сквозь ветки, годы, кусты…

                                           Другой

полный сосуд тороплюсь уравнять с собою.

…Если бы стать после смерти такой рекой —

не высыхающей и своей водою

не обладающей,

                    и в волне покой

обретающей – ритм и волю.

3

Ну а пока – с удобствами располагался я

здесь, на лесенке – приблизительно посередине

маршей её глухих и житья-бытья

в иерархии тварей,

                          полуслепой доныне.

Те, что попроще и ниже, так нравились мне! —

строго-логическим выводом, что бесспорно

столько же там, надо мной —

                                        и сложней вдвойне

и втройне, и выше —

                              по круче горной.

И не мешали ступеньки и стебельки

эту простую мысль до конца додумать.

Лишь забирались за шиворот пауки

да собирались двуногие травки дунуть.

Этот соседний ад

                      одолевался одним:

надо было скорей себе доказать и кому-то,

что мы сходно думаем, чувствуем, говорим…