На орловском направлении. Отыгрыш

— Планета слышит их волчий вой:«Яволь, майн фюрер, яволь, яволь!»За их спиной полыхает ад,Глаза убитых им вслед глядят.Им служат подлость, обман и страх,В делах — жестокость и ложь — в словах.Остывший пепел за их спиной,И кровью залит весь шар земной.

Выразительно глянул на Годунова — силен, мол, — и продолжил, возвышая голос:

— Солдат немецкий, себе не лги,Не то падешь у реки Оки.Преступник правит страной твоей,Ты кровь и пот за него не лей.Тебе убийца кричит: «Вперед!»Но есть Отчизна и твой народ.И ты рабочим — не враг, а брат.

Ты за свободу борись, солдат.

Опять поднял голову, посмотрел с прищуром:

— Откуда ж ты взялся такой… поэт?

Интересный вопрос, однако. Годунов ограничился тем, что скромно пожал плечами.

— Да какой я поэт. Так, любитель.

— Может, ещё чего есть подходящее? Нет? Невеликая печаль, обойдемся тем, что есть. Ты погляди, как сказано, а?

Народы мира, сплотите силы,Разбейте орды, что сеют зло.

А чтоб вернее рука разила,Свободы солнце для вас взошло.[2]

— Найдешь кого, чтоб исполнили?

— Надо — значит найду, — уверил партсекретарь, складывая бумаги в картонную папку. — Ну, счастливо тебе, товарищ старший майор. Конь не выдаст, враг не съест, свидимся…

…Годунов выключил лампу, снова прилег. Почему он тогда, в школе, написал в переложении про Оку? В оригинале же Волга была. Местечковый патриотизм? Или рифму искать легче было? А может, посетило его тогда предчувствие, к сознанию не пробилось, а подсознанию что-то да нашептало?..

Три часа сна — роскошь, какой грех не воспользоваться. А ты продолжаешь пялиться в потолок и думать. Думать о тех, кого этой ночью разбудят посыльные. О людях, которые уже вовлечены в происходящее и которых только предстоит вовлечь. Судьбы меняются. И никак не узнать, как отразится на одной судьбе создаваемая тобой, Саня Годунов, альтернатива. Игнатова вот. Или необыкновенного старика с княжеской фамилией Оболенский. Или бригвоенврача… как его фамилия? Смирнов?

Да, верно. Как же ты сразу не сообразил-то?! И что с того, что Смирновых на Руси едва ли не больше, чем Ивановых-Петровых? С должностью фамилию соотнеси — и все очевидно, очевидней некуда.

Вспомнилась книга, что стояла в ряду других самых любимых на полке над письменным столом. На внешней стороне истёртой бумажной обложки значилось: М. Мартынов, А. Эвентов, «Подпольный госпиталь». На внутренней каллиграфическим почерком было выведено: «Александру от Надежды в день 23 февраля». Надя-Надежда-Надюха, соседка по парте и первая любовь четырнадцатилетнего Саньки. Она превозносила до небес его стихи и не таясь посмеивалась над увлечённостью краеведением. А книжку всё ж таки подарила… Одним из героев этой документальной повести был Вениамин Александрович Смирнов, главный врач «русской больницы», спасшей сотни людей — военнопленных и горожан. Тот самый бригвоенврач, который сегодня так отчаянно вцепился в возможность эвакуировать раненых…

Судьбы меняются. И ты, к счастью, всё-таки видишь — как.

Глава 11

30 сентября 1941 года,

Орёл

Сержант Дёмин тоже не спал — впотьмах огонёк папиросы казался почти что красным, тревожным.

«М-да, вот так и начинают грешить излишней впечатлительностью», — укорил внутренний голос.

Узнав, куда предстоит ехать, комсомолец — наверняка ведь комсомолец, сто из ста, — Дёмин удивления не выказал. А может, и вправду не удивился. В ночных сумерках, когда лицо едва различимо, чужая душа — вдвойне потёмки.

Автомобиль прогромыхал-пророкотал по смутно знакомым Годунову улицам. Смутно? Да неужели? Вон по правому борту белеет — совсем не нарядно, нет, потерянно и грустно, церковь Михаила Архангела, по левому величественно багровеет терем Центробанка…