На острие

За время службы в Королевских ВВС Кальдер научился перерабатывать информацию мгновенно. Помимо стандартных приборов навигации реактивного самолета, на его «торнадо» был установлен аппарат, переводивший все, что видел пилот, в линии и цифры на подвижной карте, следящий за рельефом местности радар и РЛС, оповещая о появлении других действующих радаров в зоне полета. К тому же находившийся за его спиной штурман постоянно информировал о показаниях всех своих приборов. Но и это еще не все. За пределами кабины мимо него со скоростью девятьсот километров в час проносились картины неба и земли. Именно тогда Кальдер научился сортировать информацию и принимать решения за секунду. Теперь в его распоряжении были часы, но решения приходилось принимать не менее трудные.

Кальдер следил за монитором, а из-за экрана на него скалился Гомер Симпсон. На идиотской фигуре из желтой пенистой резины виднелись следы многочисленных попыток Кальдера от него избавиться. Он бросал Гомера на пол, бил им о стену, топтал ногами, а однажды даже поколотил. Гомер Симпсон ему никогда не нравился. В первый же день работы Кальдер отправил его в ближайшую мусорную корзину, но, как оказалось, только для того, чтобы после ленча обнаружить его на прежнем месте. Вечером он утащил его из офиса и по пути домой отправил в свободный полет за окно машины, но на следующее утро ненавистное чучело снова обреталось на своем месте. Кальдер дошел до того, что, прихватив Гомера домой, похоронил его в мобильном мусорном контейнере, но и из этого ничего не вышло. Когда Алекс понял, что кто-то из коллег-трейдеров прикупил целую партию фигурок, он, прекратив борьбу, принялся размышлять, насколько большой может быть эта партия.

Гомер не имел никакого представления о том, что происходит на рынке итальянских государственных облигаций. Не знал этого и Кальдер. Кто-то отчаянно продавал эти облигации. Продавал и продавал. Продавец рисковал заработать серьезные неприятности, поскольку, как только цены более или менее восстанавливались, он выбрасывал на рынок новый лот. Кальдер обратился к бирже слухов и услышал там предположение, что продавцом является некий тип по имени Жан-Люк Мартель, управляющий каким-то хеджевым фондом из своего убежища в Скалистых горах. Кем бы этот Жан-Люк ни был, он, видимо, сумел сколотить солидный капитал.

Хеджевые фонды считались наиболее изощренными игроками на рынке. Они продавали и покупали краткосрочные обязательства и вели игру на всех рынках по своему выбору. Они проявляли активность на рынках облигаций и акций, валюты и нефти, на фьючерсных рынках свинины и предсказаниях погоды. Многие из этих фондов были крошечными и вполне удовлетворялись малой прибылью, но другие делали громадные ставки и срывали огромные куши. В число последних входил и фонд Мартеля. В данный момент Жан-Люк проводил многомиллионную операцию с итальянскими государственными облигациями. Облигациями он не владел, но продавал их в надежде сделать большие деньги после того, как цены упадут и он сможет их скупить по дешевке.

Но в действиях этого парня не было никакого смысла. Цены на итальянские облигации, известные как ВТР, и без того находились на низком уровне. Они стоили значительно меньше, чем их французские или немецкие аналоги. Итальянская экономика находилась в плачевном состоянии. А Европейский центральный банк, убоявшись неожиданного экономического роста Франции и Германии и опасаясь, что дракон инфляции выползет из своей берлоги после двенадцатилетней спячки, весь год увеличивал свои учетные ставки. Италия же, находившаяся в разгаре рецессии, вела отчаянную борьбу. Безработица в стране резко возросла, бюджетный дефицит вышел из-под контроля, и высокие учетные ставки были ей нужны меньше всего. Но что-то сделать с этим Италия была не в силах. Она входила в еврозону, и ее долг исчислялся в тех же валютных единицах, что и долги Германии, Франции или иных членов сообщества. Учетные ставки для нее устанавливал находящийся во Франкфурте Европейский центральный банк. Выхода для нее не было. Пара экономистов-маргиналов да бывший, ныне впавший в немилость, министр финансов убеждали правительство Италии отказаться от евро. Но это было не больше чем фантазия. Когда принималось решение о переходе на евро, «Блумфилд-Вайс» нанял множество экспертов, и те доказали, что любая угроза выхода из зоны явится чистой фантазией. Позже мнение юристов было освящено Маастрихтским и Амстердамским договорами и стало частью европейского законодательства, имеющего преимущество перед национальными законами. Таким образом, Италия оставалась с евро, а еврозона – с Италией.

До тех пор, пока Италия оставалась в еврозоне, ее облигации должны были котироваться на рынке гораздо ниже, чем французские или немецкие эквиваленты.