НА ОСТРИЕ ИГЛЫ

Сколько это продолжалось – минуту или час, – сказать не могу. В непостоянном и зыбком мире, в котором мы теперь находились, невозможно было точно определить время.

Вдруг лицо Орзака стало лицом нормального человека, и он обычным голосом сказал:

– Приведите ту, которая откроет врата Богу Крови.

Я ожидал, что приведут какую-нибудь колдунью, похожую на Орзака, а может, и похуже. Но скользящие, как тени в неверном свете факелов, монахи втолкнули в круг девочку лет десяти, босую, в просторной крестьянской рубахе. Она была красива и трогательна – вздернутый носик, румянец на щеках, белые волосы, рассыпанные по хрупким детским плечикам, родинка на щеке, которая вовсе не портила ее, поскольку ничто не могло испортить очарования и свежести этой куколки. Руки ее были варварски связаны сзади веревками, притом довольно туго, так, что на коже проступили красные полосы. Губки ее были надуты, она была обижена. Девчушка принадлежала к детям, с которыми даже самые черствые люди не смогут обращаться грубо. Таких детей обожают родители, соседи дарят им всякие безделушки, а прохожие улыбаются, глядя на них.

– Господин аббат, – она шмыгнула носом, – чего они хотят от меня?

Видно, из присутствующих она знала только Карвена и надеялась, что он послужит ей защитой от этих страшных и злых людей. Она шагнула к нему, но тут монах, стоявший сзади, грубо схватил ее и встряхнул, как мешок. Аббат же оставался недвижим, и невозможно было понять, слышит он вообще обращенные к нему слова.

Видимо, девчушка и была той, которая откроет Врата. Но я не мог представить, каким образом это сделает деревенская простушка, скорее всего похищенная, из родного дома.

Монах взял ее за плечи и, еще раз встряхнув, толкнул к колдуну, стоящему к ней спиной.

– Что вам от меня нужно? Я хочу домой! Я ничего не сделала! Ну, если только… – Она на секунду замялась, решая, покаяться ли в мелких прегрешениях, которые, возможно, и были в ее понимании причиной того, почему она здесь. – Ну разве только собирала ягоды в монастырском лесу… Но я не знала, поверьте мне, что это монастырский лес. Я просто заблудилась… Я бы никогда не стала собирать ваши ягоды! Вы знаете меня и мою семью, святой отец! Но скажите им, что я…

Тут колдун резко обернулся. Его лицо теперь было почти синим, с искусанными до крови губами

– Ты. – Он протянул к ней дрожащую от возбуждения скрюченную руку.

Девочка пронзительно вскрикнула, подавшись назад, наткнулась на монаха и, отчаянно крича, забилась в его руках.

– Нет!… Нет!

– Ты. – Колдун шагнул к ней и заговорил громко, с подъемом, уверенный в себе и своей силе:

– Ты, презренное и никчемное существо, которому от рождения уготована судьба пребывать в невежестве и ничтожности и которому дар жизни дан впустую. Ты, жалкая маленькая тварь, волею случая удостоилась невиданного и незаслуженного тобой счастья – открыть врата Торку.

– Нет, не надо!

В ужасе я вспомнил рассказы местных жителей о пропавших без вести детях.

Колдун схватил девочку за волосы, мягкие и пушистые, и приблизил свои глаза к ее лицу. Она замерла, не в силах отвести взгляда. И тогда колдун вытащил из складок своего балахона небольшой, с тонким лезвием нож и одним умелым ударом рассек ребенку горло…

Что я должен был сделать? Сбросить оковы с души и тела? О Господи, это было еще возможно.

Кинуться вперед, вырвать у колдуна нож и прирезать его самого, а затем заколоть Мудрых, прежде чем в спину мне вонзится алебарда? Ну что ж, порой смерть лучше, чем ощущение беспомощности и бесчестия. Я бы честно погиб, перечеркнув этим все, что пришлось мне пережить, чтобы попасть сюда. Но я не выполнил бы главного, ради чего пришел в этот зал. Изменить главное было уже не в моих силах, и самое лучшее, что я мог сделать, это не делать ничего. Даже в той зыбкости и скованности, охватившей мою душу, где-то в ее глубине плескались бессильная ярость и отчаяние, ибо, клянусь, за все годы странствий и испытаний я не видел ничего более подлого, чем это. Еще тлело во мне отвращение к себе за то, что мне довелось стать свидетелем такого зрелища. Есть нечто, чего человеку видеть не должно, если он хочет остаться человеком.

Потом у меня мелькнула мысль и надежда – Боже, как я сам противен себе за это – что этот ритуал всего лишь экзамен. Останусь ли я равнодушен при виде смерти ребенка, действительно ли я на стороне Тьмы? А никакого Торка на самом деле нет.

Но мысль эта была глупа, и она продержалась в моей голове недолго. Колдун поднял с пола покрытую кабалистическими знаками чашу – она была тяжела, и он с трудом держал ее. Когда Орзак разогнулся, чаша была полна крови ребенка. Колдун лизнул кровь, по его телу пробежала сладострастная дрожь, и он забормотал какие-то слова. Я их не понял, но они будто несли в себе нестерпимый жар. Сделав три неверных шага, Орзак упал на колени и медленно вылил кровь на Цинкург. Я видел, что кровь не стекала по гладкой поверхности, а впитывалась в камень, словно вода в песок, и по мере этого Цинкург все сильнее пылал отвратительным, режущим глаза светом.