На отливе войны

Потом все начали замечать, что Граммон, лежа в своей кровати, внезапно стал выказывать довольно приятные качества, необычные для типичного joyeux, отброса общества. Он стал необычайно терпелив, и хотя его лицо скручивалось в клубки боли, бо́льшую часть времени он не кричал и не беспокоил других больных, хотя это было бы вполне естественно. Он вел себя мило и деликатно, и это были не единственные хорошие черты, которые в нем обнаружились. Он не досаждал, не обременял, не требовал бессмысленных вещей, но и не отказывался от бессмысленных вещей, когда их требовали от него. Казалось, что он принимает свою боль как дар Всевышнего, с фатализмом, который в некотором смысле вызывал восхищение. Он не мог изменить того запаха, который издавал, потому что он был напичкан резиновыми дренажами и марлевыми дренажами, и если в какой-то день доктору не хватало времени на перевязки и он откладывал это на завтра, то не было вины Граммона в том гадком запахе, который он издавал. Он не возмущался и не жаловался в те дни, когда за ним не ухаживали. Он стоически сносил новые лишения, которые выпадали на его долю. После четырех месяцев все обнаружили, что у Граммона был замечательный характер, заслуживающий какого-никакого признания. По всей видимости, ему были присущи почти героические выносливость, храбрость и дисциплинированность. И эти героические качества обнаружились не внезапно, в момент экзальтации, напротив, они развились в месяцы наивысшей агонии, наивысшей физической боли. Он имел полное право быть невыносимым. А поскольку его так мало заботила его жизнь, его добродетель не могла быть вызвана простой надеждой на выздоровление. Казалось, он просто был достойным, внимательным к другим человеком и хотел доставлять как можно меньше забот, что бы ни происходило. Но он все больше худел и становился все более тихим, и наконец, по прошествии пяти месяцев, Directrice

была тронута его поведением и намекнула на то, что такой героизм в неменьшей степени достоин Croix de Guerre, чем любые беспримерные подвиги на поле боя. Понадобилось еще несколько недель ее аккуратных намеков, чтобы убедить в этом Генерала, и наконец Генерал завел переписку с офицерами того полка, в котором служил Граммон, и стало очевидно, что и в качестве солдата Граммон демонстрировал те же предупредительность и дисциплинированность, которые он теперь проявил на кровати в госпитале. Наконец пришли новости о том, что Граммону решили выдать награду. Все в его палате все, кто заслуживал награды, были, конечно, давным-давно награждены, потому что только он служил в Bataillon d’Afrique

. Остальных давно оценили по достоинству. Но теперь, после многих месяцев страдания, и Граммон получит свой Croix de Guerre. К этому моменту он уже был ни жив ни мертв. Когда ему сообщили о награде, он вяло улыбнулся. Казалось, он не придал этой новости значения. Казалось, она его не особенно взволновала. А могла бы – ведь он был приговоренным преступником, и сам факт его награды был серьезным снисхождением. Значит, он действительно заслужил награду – этот символ прощения – тем, что так долго, так терпеливо страдал. Впрочем, дальше дела пошли медленно, но наконец все-таки пришла бумага о присуждении награды, и в ней упоминался чрезвычайно смелый поступок, который он совершил под обстрелом, чем выделился в ряду солдат своего полка. Прочитав это, он слегка улыбнулся. Это было так давно, этот поступок, та рана, из-за которой он столько страдал. Теперь, после всех этих месяцев, когда он уже был готов умереть, признание этого поступка казалось таким бессмысленным.

Последовала новая задержка, а Граммон все слабел, и санитары уже начали говорить друг другу, что, если Генерал собирается наградить Граммона, неплохо бы ему поторопиться. Но прошло уже столько времени, что никакого значения это не имело. Граммону было довольно и бумаги. Видимо, она его удовлетворяла. Видимо, она выделяла его среди других пациентов. Ужасные татуировки на его руках и ногах, на груди и спине, которые заявляли о том, что он apache

, предъявляли его таковым при каждой перевязке, – все это было перекрыто бумагой, в которой ему присуждалась награда за храбрость в бою. Но Генерал все не приходил. Граммон совсем ослаб и осунулся, и терпение его закончилось. Он держался столько, сколько мог. И наконец, после долгого ожидания, он умер, всего на двадцать минут опередив Генерала с его медалями.

Париж,

27 июня 1916

Происшествие