На Памире

Летим над Джаушангозом. Это ледниковая долина одной из составляющих Шахдару рек. Здесь все мои контуры оказались правильными. Потом идем на верховья Тогуз Булака в верхней части бассейна Гунта. Исправляю две неточности в очертании лугового массива, нанесенного на карту в прошлом сезоне. Зная, что при облете надо работать быстро, я заранее продумал систему условных знаков и теперь быстро корректирую карту.

Берем курс на север. Дважды облетаем Сарезское озеро, и я успеваю сделать несколько пометок в дневнике на старых профилях. На альтиметре шесть тысяч метров. Идем к массиву Зорташкол. Высота семь тысяч метров. Кислородная маска неприятно пахнет нагретой резиной. От иллюминатора трудно оторваться. Внизу кругом ледники, острые пики. Ищу глазами пик Советских Офицеров, но он по левому борту. Перехожу туда. Зрелище потрясающее: взломанная земная кора щетинится острыми вершинами, зубцами, отвесами. Все это затянуто слоем снега и льда. Геологи сосредоточенно работают. Я же гляжу в иллюминатор с далеко не сосредоточенным интересом. Это не мой квадрат, здесь я никогда съемкой не занимался. В это время в монотонный гул мотора включаются новые ноты. Гул становится неровным. Машину начинает кидать. С тревогой гляжу в салон, но все спокойно работают. Я тоже успокаиваюсь. А то случись что, здесь ведь и не сядешь…

На обратном пути вышли на мой квадрат. Я пересел на ремень, протянутый между креслами пилотов. Перевалили Шугианский хребет. Где-то тут непосещенный массив. Показываю пилотам место, делаю ладонью движение «вниз». Машина разворачивается, медленно проходит над массивом. Прошли его, но я ничего не понял. Цвет зажатого между скалами участка склона какой-то незнакомый. Повторяю знак «вниз», глядя на Мысленко, пожимаю плечами: дескать, ничего не разглядел. Тот снова разворачивается, спускается еще ниже, начинает кружить над массивом. Если бы фон склона был зеленовато-пятнистым, это означало бы на этой высоте преобладание подушечников. При зеленом дымчатом фоне следует предположить степную растительность с примесью колючетравья. И так далее. Вся цветовая тональность привязывается к сезону: одно и то же сообщество летом выглядит иначе, чем осенью или весной. И сейчас я тоже делаю поправку на двадцатые числа сентября, но странный серо-желтый фон с просвечивающей неоднородностью расшифровке не поддается. На третьем заходе Мысленко, казалось, чуть ли не цепляет колесами за пологий склон. Неоднородности фона проявляются отчетливее, и до меня вдруг доходит — это же овсецовая степь, чистая, не тронутая выпасом! Делаю Ивану знак, что все в порядке, а сам удовлетворенно ставлю на контуре нужный знак. Чистые овсецовые степи — редкость. Обычно они стравлены, вытоптаны скотом, засорены примесью грубых трав вроде сверции. А здесь место недоступное, степь сохранилась в первозданном виде. Только один раз до этого я встречал клочок подобного травостоя. Тоже на неприступном для скота участке. Если бы не тот случай, я, пожалуй, не узнал бы на этот раз овсецовую степь. А если бы доверился интуиции, обязательно нанес бы на карту что-нибудь другое.

Потом прошли над вторым «белым пятном». Там все оказалось, как я и предполагал. Тонкая сеточка фона в соседстве с разбросанными валунами и голыми пятнами растаявших снежников четко указала на криофильную растительность с примесью кобрезий. Подобных сообществ описано много, поэтому можно, не беря большого греха на душу, дать характеристику этому контуру по аналогии с известными.

Вечером я спросил Ивана, что случилось с мотором над Зортаптколом.

— Заметил? А ничего особенного. Просто я подключил к мотору кислородное дутье.

— А болтало почему?

— Рельеф пересеченный, ледники, восходящие токи, воздушные ямы, вот и болтало. Да ты не волнуйся.

— Да нет, я просто спросил…

Иван подмигнул мне, и я вдруг усомнился: действительно ли он дал кислород с семи километров? Но спрашивать дальше не стал.

После ужина, когда весь материал первого дня облета был уже упорядочен, засиделись за разговорами допоздна. Со складчатых систем Азии, разломов и глыбовых воздыманий разговор перешел на самих геологов. Я утверждал, что в наше время, когда геология раздробилась на частные дисциплины и углубилась, не стало таких гигантов, как, например, Д. В. Наливкин, уже во втором десятилетии века открывший тектоническую зональность на Памире; таких регионалистов-универсалов, как С. И. Клунников, мысливший всепамирскими категориями, и так далее. Словом, «измельчал ноне геолог».

Владимир Иванович Буданов, мой давний друг, геолог, к которому меньше всего мог относиться тезис об «измельчании», не соглашался со мной. Геологов стало больше, технических и методических средств у них тоже намного больше, чем было у Наливкина, вряд ли располагавшего возможностью облета, например. А по закону больших чисел на этом фоне и среди современных геологов появляются гиганты. Вроде как современные рядовые врачи, оснащенные техникой, менее универсальны, чем старый уездный врач, а здравоохранение в целом шагнуло вперед и на этом фоне тоже есть свои гиганты.