На пиру богов

Беженец

. Именно к этому я и подхожу к херсонисским началам. Россия действительно приняла христианство от Византии, она сделалась ее духовной и культурной дочерью, а во многом и наследницей. Посему кризис херсонисских начал есть, разумеется, кризис византийских

начал, точнее, византийского Православия, как силы духовной, исторической и культурной. Если угодно, это действительно кризис – да и явная погибель «Третьего Рима» через семь веков после погибели «Второго». Но здесь обступает такое обилие волнующих мыслей, что положительно теряешься, с чего начать и к чему подойти. Итак, в Херсонисе россы в лице святого Владимира приняли христианство восточного, византийского, обряда, который в течение веков сделался для нас родным и русским. Разделения Церквей, этого самого рокового и определяющего события во всей европейской истории, еще не существовало, но густая тень его уже надвинулась и омрачила солнце. То было время между Фотием и Михаилом Керулларием, родоначальником и совершителем раскола. Святые Кирилл и Мефодий, просветители славян, пребыли в единении с Западной Церковью, и мощи одного из них почивают в Риме, но просвещенные ими страны сделались игралищем соперничества, куда излился первый яд совершившегося раскола. Итак, Россия была присоединена к Единой Церкви – до схизмы, вне схизмы, в которой она неповинна; ее не знала, не понимала, не могла понять и, однако, ею была отравлена. В детском состоянии она была обучена всем предрассудкам, какие накопились у греков против Запада, и, как наследственная болезнь, была воспринята эта вражда и предубеждение – безо всякого сознательного отношения к тому. Вместе с принятием христианства от греков в этот роковой и страшный час истории Россия приняла и всю византийскую замкнутость и ограниченность, она китайской стеной оказалась отделена от всей Западной – христианской – Европы, культурно она осталась изолирована и одинока, особенно после политической смерти Византии, когда последняя перестала существовать как культурная сила, да и поныне, со всем православным Востоком, остается только придатком к России. Россия была здесь, в Херсонисе, поставлена под стеклянный колпак и осуждена на испытания одиночества и отъединения. Разумеется, никто не мог

тогда прозреть судьбы Божия и постигнуть все значение совершившегося выбора веры, который летописец приписывает великому князю Владимиру. Но здесь, в этом выборе, исторические судьбы России определились как трагедия,

трагедия культурного одиночества и обособления, как крестный путь. Да, это античная трагедия, в которой трагическая вина совершилась помимо чьей-либо личной воли и, однако, все предопределила. Западные народы, в то время еще полуварварские и высокомерно третируемые высокомерными греками, постеленно, из себя, развивая свои христианские потенции, шаг за шагом создавали могучую цивилизацию, затрачивая на нее все свои духовные силы, со всем их борением. Россия осталась вне этого труда и этого общего борения, наследница и ученица Византии. Никогда отношения к ней Византии не были теплы, искренни, сердечны, но всегда холодны, высокомерны, бездушны. Раньше Византия боялась и презирала диких и страшных россов, как и других варваров, а затем их эксплуатировала как только могла. Различие культурного возраста между ними было так велико, что исключало всякую мысль о дружеском сотрудничестве, о котором, впрочем, Византия не хотела слышать даже и относительно Запада. Византия обладала уже склонявшейся к упадку переутонченной цивилизацией, совершенно развращенной и изолгавшейся магистратурой и высшей иерархией, в расцвете византийского схоластического просвещения, которого одним из самых ярких представителей был роковой для всего мира Фотий. Разумеется, дикие россы могли быть только неуклюжими перенимателями внешности византийского обряда, столь пышного и прекрасного, совершенно не способны были воспринять греческую культуру, поневоле принимая цветы ее – в богослужении. А греки были к тому же плохие, равнодушные и ленивые, главное же – слишком корыстные педагоги. Они были заинтересованы во власти и доходах, а не душах и их христианском просвещении. Поэтому русское христианство на долгое, долгое время обречено было на обрядоверие, причем пышный, веками сложившийся греческий обряд, доведенный до совершенства в Великой Константинопольской Церкви, был, в сущности, совсем не по средствам – и материально и духовно – дикарям русским, и тогда уже положено было начало тому внешнему христианству, которое за обрядом оставляет нетронутой всю звериную, языческую стихию, которая через более чем тысячу лет после крещения Руси ныне предстала пред нами как будто не бывало ни Киева, ни Херсониса… Да, греки дали нам неимоверные ценности своего гения в греческом богослужебном обряде, но ценить его не научили, да и не могли научить. В Россию были посланы греческие епископы и священники, и несколько веков Россия была Византийская епархия, имевшая в Византийском Патриархе своего Папу, ибо, конечно, притязание Фотия и фотианцев к этому византийскому папству, впрочем, пресмыкавшемуся перед императорской властью, долго и сводилось. Будь на месте греков другие, например «латиняне» с их ревностью, умением, энергией, разумеется, дело христианского просвещения в России приняло бы иные черты, и Россия, быть может, оказалась бы действительно христианской просвещенной страной. Но греки к этому не были способны. Они оставались чуждыми в России, и с татарским нашествием связь с Византией стала ослабевать, пока, наконец, не удалось от нее откупиться. После падения Византии Восточные, а в частности и Константинопольские, Патриархи превратились в настоящих «милостынесобирателей», которые за мзду были на все готовы и играли иногда в русских делах самую печальную и двусмысленную роль (например, в истории русского раскола).