На поиски динозавров в Гоби

Вместе с нэмэгэтинскими фалангами были найдены обломки громадных плоских ребер и кость стопы или кисти. Е. А. Малеев, изучавший эти остатки, пришел к заключению, что все они принадлежат своеобразному черепахоподобному ящеру, которого он метко назвал теризинозавром ("косящим ящером"), имея в виду форму его когтей. Однако — это выяснилось уже гораздо позже — после новых находок, загадочные фаланги принадлежали все-таки хищному динозавру, а другие кости, попавшие с ними случайно в совместное захоронение, — зауроподам. Теризинозавр, конечно, не имел черепахоподобной формы, к мысли о которой Малеева привели плоские ребра, но и не был похож на такого карнозавра, как тарбозавр. Мощные когти передних лап теризинозавра. несомненно, гораздо более длинных и сильных, чем у тарбозавра, были, возможно, приспособлены для разрывания муравейников, термитников, или других убежищ общественных насекомых, которые появляются во второй половине мезозоя и которыми мог питаться теризинозавр. Его фаланги обнаруживают удивительное сходство с когтями современных (и ископаемых) муравьедов и других неполнозубых. Теризинозавр, вероятно, был динозавром-муравьедом, едва ли обладавшим таким сильно развитым черепом, как у тарбозавра.

16 мая из Далан-Дзадагада вернулся Ефремов с полным транспортом — было переброшено все необходимое снаряжение, продовольствие и горючее. Ефремов попытался найти сносный путь из Нэмэгэтинской котловины: проблема хорошей дороги была чрезвычайно важной, поскольку предстояли большие грузоперевозки. Но тщетно — кругом были сплошные мягкие пески, либо неприступные скалы. Выход был пока, по-видимому, один — пробивать дорогу по проложенному следу, не растрачивая сил на поиски новых путей, которые едва ли могли быть намного лучше.

Между Ноян-Сомоном и Цаган-Дэрисуни-Хуралом Ефремов со своими спутниками встретил "Дракона", одиноко стоявшего в песках, несколько в стороне от дороги. Безбородов и его товарищи, боясь не найти нас в Нэмэгэтинской котловине, остановились у колодца, не доезжая Ноян-Сомона, и стали ожидать возвращения наших машин в Далан-Дзадагад. У них кончалось продовольствие, и Тимофей Гаврилович ввел "голодный паек". Поэтому понятной была их радость, когда из-за песчаных бугров показались экспедиционные машины.

Иван Антонович был в очень плохом настроении из-за тяжелой дороги по Нэмэгэтинской котловине, а также из-за того, что задерживались с выездом из Москвы участники экспедиции: директор нашего института Юрий Александрович Орлов и заведующий Палеонтологическим музеем Константин Константинович Флеров.

Ефремов рассчитывал, что они примут участие в далеком маршруте на запад, в который пора уже было выезжать — там нас ждали таинственные котловины Заалтайской Гоби, никем еще из геологов не посещенные. Поэтому нам пришлось пока ограничиться разработкой маршрута по карте.

Дни шли за днями, и у нас в лагере, превратившемся в маленький поселок, постепенно налаживалась культурная жизнь. Стал работать наш походный электрический движок, осветивший все палатки и давший ток для радиоприемника. Сначала движок не действовал, но наши искусные шоферы — механики во главе с Безбородовым быстро починили его. Ефремов, бывший в молодости шофером и сохранивший навсегда любовь к машинам, также принимал деятельное участие в ремонте электростанции. Для нее соорудили обтянутую кошмой специальную будку, которая защищала ее от постоянных песчаных бурь.

Иногда, если вечер был сравнительно "тихим", мы заводили патефон и слушали русские песни, казавшиеся нам здесь, в дикой и далекой пустыне, особенно красивыми и дорогими, бравшими глубоко за сердце своей задушевностью. У каждого была своя любимая песня, но, пожалуй, наибольшей популярностью пользовалась песня:

 Эх, дороги,

 Пыль да туман, Холода, тревоги Да степной бурьян…

слова которой как нельзя более подходили к нашей экспедиционной жизни. Рабочий Илья Жилкин превосходно играл на гитаре, и по вечерам из палатки рабочих часто доносились нежные звуки вальсов или старинных романсов. Иногда же хором пели какую-нибудь русскую песню, а Илья аккомпанировал.

Кроме жилых палаток, мы поставили палатку-кухню, в которой обосновался наш повар дядя Андрей, палатку-склад, палатку-баню. В центре лагеря стояла юрта. На самой высокой вершине обрыва над лагерем водрузили экспедиционный флаг — кусок алого шелка на длинном шесте. Лагерь свой мы назвали в шутку "Ефрем-Сомоном", а сухое русло, ведущее к нему, — "Проспектом Ефремова".

Холод во второй половине мая сменился жарой, и в лагере появились первые змеи — щитомордники, а также множество скорпионов и фаланг, забиравшихся повсюду. Мы даже приготовили антискорпионовую жидкость: поймали несколько скорпионов и сварили их в масле — получилась темно-желтая настойка, которой собирались лечить от укусов ядовитых пауков. К счастью, никто не пострадал ни от змей, ни от пауков.