На полпути в ад

Романы Кольера, получившие лестную оценку у знатоков и любителей изящного, были в свое время достаточно популярны и выходили общедоступными многотиражными изданиями, хотя теперь они скорее достояние истории литературы — тонкие, острые и довольно смелые по тогдашним канонам нравоописательные бурлески «Жена-обезьянка» (1930) и «Обори гнусного беса» (1934), а также антиутюпия «Круг замкнулся» (1932), изображавшая разоренную и разрушенную войной Англию 1995 года. Однако подлинную славу по обе стороны Атлантики принесли ему рассказы, печатавшиеся в различных периодических, преимущественно американских, изданиях и отдельными сборниками: «Еще никто не вернулся» (1931; первая книга новелл, вышедшая ничтожным тиражом, «Дьявол и прочие» (1934), «Весь секрет в мускатном орехе» (1943), «Выдумки на сон грядущий» (1951). Новеллы Кольера пользовались таким успехом, что в англоамериканской критике появился и какое-то время имел хождение термин «a Collier story» («рассказ в манере Кольера»), образованный по аналогии с «well-made story» («хорошо сработанный рассказ»). Следует признать — и читатель настоящей книги с этим, надеемся, согласится, — что кольеровские новеллы действительно «сработаны» на славу.

Одна из причин популярности рассказов Кольера, думается, та, что в его творчестве слились английская и американская школы новеллы. Сгущенный гротеск Э. По, «черный юмор» фантазий А. Бирса, невозмутимая интонация и непредрекаемые скачки концовок, характерные для О. Генри, накладываются у Кольера на свойственные английской новелле пристальное внимание к материальному окружению персонажей, морализующую тенденцию, мастерство комедии нравов, нередко переходящей в сатиру на нравы, и парадоксальное «обыгрывание» обыденного с выворачиванием наизнанку привычных штампов, шаблонов и стереотипов поведения и мышления, что с блеском делали Оскар Уайльд или старший современник Кольера Олдос Хаксли.

Художественная дидактика Кольера, как и разоблачение им нормативных шаблонов, — явление особого свойства. Он порой завершает свои микропритчи, извлекая «мораль» и преподнося ее читателю, можно сказать, на блюдечке: «Девушки, легкомысленно отказывающиеся от низкорослых голубоглазых мужчин, рискуют остаться при собственном интересе» («На полпути в ад»). Верить ему в таких случаях не рекомендуется — он явно пародирует облегченное душеспасительное чтиво. Речь в этом рассказе идет вовсе не об уроке девушкам, а о несостоятельности самоубийства как выхода из жизненных трудностей вообще и о глупости самоубийства на почве неразделенной любви в частности. Банальная вроде бы самоочевидность, прописная истина, но истина истине рознь. К прописям, выработанным человечеством за века социального и нравственного взросления, писатель относился с полным уважением и доверием — в отличие от истин мнимых, продиктованных нормативной моралью стяжательства и эгоизма и освященных образом жизни двух стран, которые Кольер хорошо знал и где, за редким исключением, разворачивается действие его произведений, — Великобритании и США.

Героиня маленького романа Мюриэл Спарк «Умышленная задержка» (1981) вспоминает, как в детстве ее заставляли для улучшения навыков чистописания переписывать сентенции типа «Честность — Лучшая Политика» и «Не все то Золото, что Блестит»: «Приходится признать, что сии наставления, над которыми я тогда не задумывалась по своему детскому легкомыслию, но в которых усердно украшала завитушками прописные буквы, оказались, к моему удивлению, совершенно истинными. Им, может быть, недостает великолепия Десяти Заповедей, зато они ближе к существу дела».

Об истинности этих наставлений (как, впрочем, и библейских заповедей во главе с первейшей из них — «Не убий») и о ложности софизмов, которыми их подменяют, собственно, и писал Кольер, поскольку во всех его произведениях толкуется о неотвратимом, пусть принимающем фантастические, если не сказочные, формы воздаяния за отступление от истин и слепое следование мнимостям. При этом трудно не заметить, что забвение общечеловеческих нравственных норм, как правило, сопровождается у его персонажей истовой, подчас до одурения, преданностью социальным фикциям и догмам, возводимым в абсолют, как в рассказах «Без посредства Голсуорси» и «Каната хватает», главные действующие лица которых прекрасно сочетают моральное бесстыдство с нежно лелеемым комплексом британского «офицера и джентльмена» и «сахиба» на службе в колониях.