На пороге мира

Крики, смех и улюлюканье зрительской толпы были ему сопровождением. Но это клетка – тут нет правил, кроме одного: заходят двое – выходит один, второго выносят, хоть и необязательно мертвым.

Кассель, задрав голову, удивленно уставился на это «чудо» с ловкостью макаки висящее под потолком клетки – такое поведение он встречал впервые.

А в следующее мгновение Ангелочек воспарил… Точнее, прыгнул. С пятиметровой высоты клетки.

И полетел точнехонько в Валентина. К чести того стоит заметить, что он почти успел отреагировать. И почти увернулся. И удар обеих ног Лео пришелся не в голову, куда был направлен изначально, а всего лишь в неопорную ногу… Вот только пять метров, помноженные на шестьдесят пять килограммов и еще на ускорение свободного падения… Нога Касселя переломилась, словно сухая палка, и обломки костей пропороли кожу. А сам Лео откатился, гася инерцию, и поднялся, словно ни в чем не бывало. И лицо его оставалось все таким же по-детски добрым, наивным и открытым. Ни следа триумфа, ни следа злобы, ни следа азарта… Чистые глаза ангела.

А дальше было кроваво, мерзко, страшно, жестоко и медленно. Раненый Кассель не мог сбежать, увернуться или защититься, а Лео планомерно, с деловитостью хирурга на операции, настигал его и причинял боль: дробя мелкие косточки пальцев ног и рук, отрывая ухо и выковырнув один глаз (второй был оставлен этим маленьким монстром до самого конца, дабы Кассель мог видеть и бояться), ломая кости покрупнее, нанося методичные, не очень сильные, но многократные удары по гениталиям, ломая позвоночник в поясничном отделе, ломая нижнюю челюсть и вырывая обломки кости, а после этими же обломками вскрывая брюшную полость и наматывая теплые кишки на шею жертвы. Собственно, ими он Валентина и задушил, совершенно не меняясь в лице, все с тем же добрым и по-детски невинным лицом. Ни тени удовольствия, ни тени брезгливости, даже интереса или напряжения на нем не отражалось. Ничего…

Мало кто заметил, еще меньше кто запомнил и вообще уже никто не придал бы значение, но еще в самом начале медленного убийства Лео что-то шепнул Валентину в оставшееся целым ухо. Совсем немного. Буквально два слова: имя и фамилию. Но это осталось только между ними. Между Касселем и Ангелочком.

Когда Лео отошел от тела под все то же шокированное молчание толпы, выражение «У него руки были по локоть в крови» было применимо к нему совершенно буквально.

И так же в полной тишине юноша покинул клетку. И прошел сквозь толпу, что расступалась перед ним, как стая мелкой рыбешки перед акулой, в тишине. И в раздевалке скрылся в тишине. Шум поднялся, как только за его спиной закрылась дверь. И ни секундой раньше…

* * *

Администратор боев приветливо улыбался подошедшему, уже принявшему душ и переодевшемуся Лео. Вот только руки, отсчитывающие пачки купюр, дрожали. И в глазах его плескался ужас.

Видя это, юноша не стал ничего говорить. Молча грузил деньги в черный ученический ранец. Горячо пожал холодную от страха руку не посмевшему отказать в рукопожатии администратору.

– Многовато впечатлений для одного дня, Василий, – не отпуская руки, сказал юноша. – Снотворное хорошо помогает забыться. Напиться, уколоться и забыться, как пел один древний российский бард, – не совсем в тему пошутил Лео, впрочем, продолжая смотреть прямо в глаза застывшему, как кролик перед удавом, потеющему от страха человечку. – Поспи, Вася. Поспи, и все забудется.

Юноша отпустил руку администратора и, не прощаясь, ушел из ангара.

* * *

Лабертовский и Стариков были немногословны. Первый передал деньги второму, и тот уехал в окружении своей охраны на бронированном флаере с двумя чемоданами: одним собственным, другим выигранным.

Утром полиция обводила тела восьми охранников и хозяина на асфальте перед особняком Старикова. Лабертовский был найден застрелившимся в рабочем кабинете своего собственного дома.

Василий Шнырев эту ночь тоже не пережил: наркотики, алкоголь и снотворное – плохое сочетание, вредное для организма. Смертельно вредное. Просто сдали нервы у человека. Всего лишь нервы… и гипноз тут совершенно ни при чем. Наверное. К делу его все равно не пришьешь.

* * *

Следующим утром в маленьком летнем кафе на набережной сидели за одним столиком двое парней примерно одного возраста. Один был в кадетской форме с нашивками выпускного курса, другой в светлой летней рубашке, такого же цвета летних брюках и мокасинах. Пили сок и смотрели на воду.

– Ты намекнул утром, что разговор не телефонный, – обратился один к другому, впрочем, не отводя взгляда от поверхности воды.

– Я все сделал, Паша, – тихо ответил второй. – Как ты и просил.

– Что просил? – удивился юноша в кадетской форме, названный Пашей, поворачиваясь к соседу.

– Убил его. «Заставил страдать, мучиться, вырвал ему глаза… нет, один глаз, чтобы он до конца видел, а потом задушил эту падаль его же собственными кишками!» – слово в слово процитировал тот.

– Ты… достал Касселя? – слегка дрогнувшим голосом спросил Паша.

– И его. И Лабертовского, – подтвердил второй юноша, отпивая из своего стакана сок фейхоа.

– Но как?..