На пороге судьбы

Я заглянула в комнату Мити. Все вещи на месте. Их немного. Один большой чемодан, перевязанный ремнями. Замок Митя взломал, когда потерял ключ. И мешок, похожий на рюкзак.

Я ответила Стрепетову сухо:

— Мити нет дома.

Он повесил трубку, забыв даже попрощаться.

Митя отсутствовал весь день, а потом зареванная Антошка прибежала ко мне и рассказала о том, что произошло в кафе. Я стала расспрашивать о Ланщикове:

— Он вел оскорбительные разговоры?

— Не знаю, — она пожала плечами. — Говорил, что я его сглазила, что без меня нет у него удачи, просил не выходить замуж за Митьку.

Все это она проговорила залпом, потом сжала губы.

— Сказал еще, что Лисицын подлее его, но «этого красавчика никто не презирает… Богатыми только восхищаются…». Но когда все соберутся, он такое о нем сообщит, что мы ахнем.

Помолчали.

— Лисицын приехал с Лужиной?

— Нет, появился позже, беседовал покровительственно, растягивал слова. А глаза водяные, лягушачьи и губы бантиком. Один всю красную икру съел. Придвинул к себе икорницу и ложкой… С таким видом, точно очень спешит…

Лисицын и Митя, что у них общего?! Они взаимно обходили друг друга, хотя, кажется, именно из-за Мити у Лисицына были когда-то неприятности в поездке в Ригу. Классный шут обожал забирать на память отовсюду солонки. Такое невинное хобби! А Митя возмутился, когда заметил, что он положил солонку в карман. Они были в ресторане. Мите понравилась официантка, и он не хотел, чтобы у девушки были неприятности.

Лисицын краснел, каялся, говорил, что это была шутка, повод для знакомства с хорошенькой девушкой. Она поверила, но Митя с тех пор с ним не разговаривал. Неуживчивый, упрямый, Митя был из тех людей, с которыми трудно в легких обстоятельствах и легко в трудных. А Лисицын не из тех, кто забывает и прощает унижение…

В школе говорили, что отец Лисицына — известный фельетонист, разошелся с матерью, оставив ей квартиру, дачу, машину. Мать Лисицына, портниха, сама много зарабатывала, но обожала жаловаться на судьбу.

— Представляете, сын проверяет ежемесячно, как я трачу алименты. Если не на него — хамит…

Она не осуждала сына, просто сообщала сведения, информировала, точно я собиралась писать о нем биографическую справку…

Мы долго молчали с Антониной. Она курила, и я не выгоняла ее на лестницу. Я пыталась понять, представить себе своих учеников там, в кафе. Взрослые, нарядные, оживленные, всем хочется показать, что жизнь прошла не зря. Каждого вновь подходившего встречают рукопожатия, девушки обнимаются, оглядывая друг друга. Ланщиков каждую наделяет гвоздикой или розой… И за столом все простые, веселые, довольные. Благодарят Ланщикова за идею. Намечается следующая встреча, разговоры о тех, кто не в Москве… Антонина сидит с Барсовым, он ей занял место, а Митя с края, пришел позднее. Она кокетничала, конечно, с Барсовым, поэтому и не запомнила, что делали остальные. Только Ланщиков не спускал с нее тяжелого взгляда, она это чувствовала. И ей льстило, что до сих пор ему не безразлична…

— Ты любишь Митю?

— Жалею, он как ребенок…

— А твои родители?

— Для них Митя — уголовник.

— А он на тебе женится?

— Как миленький!

Постоянная категоричность, одностороннее решение. Кажется, инфантильности в Антонине Глинской не убавилось, хотя и кончила она мединститут.

— Зачем Ланщикову надо было все же вас собирать в кафе? — вдруг спросила я.

Антонина равнодушно дернула плечом.

— Он заявил, что хочет рассказать об одном богатстве, неправедно нажитом.

По-моему, Антонину Глинскую не взволновала смерть Ланщикова. А она так переживала из-за детей своего интерната, требовала, чтобы ими занимались воспитатели более внимательно, ласкали, утешали, считая, что человеческая теплота — главное лекарство.

Мне казалось, что человек на перекрестке судьбы должен думать и о прошлом, осмыслить все, что было накоплено и потеряно.

С кем же позер Ланщиков хотел свести счеты? При всех, вызывающе, ведь за столом с ними сидел Стрепетов — работник милиции?

Мне вспомнились слова Ланщикова, еще в школе: «Я себя не люблю, зачем мне еще кого-то любить?!»

Появилась мрачная Анюта. Походила, поглядывая так выразительно, что Глинская сбежала. У моей дочери бывал иногда такой взгляд, что мог прожечь спину. Она сделала себе бутерброд и сказала:

— Мама, я влюблена… Ты не спрашиваешь — в кого?

— Я и так знаю.

— Ты читаешь во мне, точно я стеклянная.

Она задумчиво жевала. Во всяком случае, несчастная любовь не лишила ее аппетита.

— Он смеется.

— Лучше бы плакал?

— Я сказала, что пожалеет, сам за мной побегает, когда вырасту, а я — ноль внимания.

— Угроза — прекрасный способ завоевания любимого.

— Не смейся. Он считает меня ребенком.

— А ты взрослая?