— Очень сильно нравится? — выдыхаю в изумлении. — И при этом ты продолжаешь трахаться со всеми подряд направо и налево? Какое-то странное у тебя понятие о симпатии.
— Какое есть, такое есть. Другого не дано, — беззаботно пожимает плечами он.
— Ты отвратительный, Марк, — не выдерживая, недовольно бурчу себе под нос. Он отвратительный, а я ещё хуже. Гореть мне в аду за это умалчивание о его изменах.
— Не отвратительный, а просто любвеобильный. В моей душе хватит места для всех окружающих меня красавиц, — без шуток пропевает Эндрюз, вконец переполняя чашу моего терпения. Я порываюсь выбраться из машины, но, заметив, надвигающуюся компанию местных, тут же захлопываю дверь и остаюсь сидеть на месте.
— Да чего ты так стремаешься? — он оглядывается назад в окно. — Не накинутся же они на тебя только потому, что теперь ты выглядишь как приличный человек, а не жалкая, серая мышь-пацанка.
— Ничего я не боюсь! Мне просто неуютно в таком виде. Я чувствую себя голой, — сдавленно признаюсь я, натягивая ниже подол нового платья, желая скрыть бедра, на которые Марк весь путь до Энглвуда постоянно отвлекался от дороги.
— Голой? Ты сейчас серьёзно? — он в удивлении вскидывает густые брови.
— Более чем. То, что я в клубе хожу полуголая, не значит, что в жизни могу делать так же.
— Что за ерунда? Мне кажется, после работы в «Атриуме» тебя вообще ничто не должно смущать. Да и тем более ты не голая, а в безупречно подчёркивающем твои сочные формы платье. И именно так и только так ты впредь будешь всегда одеваться!
— Не всегда, а лишь с тобой! — подправляю я, но Марк тут же меня ошарашивает.
— Ещё чего! С этого дня ты всегда и везде будешь так одеваться. Чтоб сейчас же пришла домой и выкинула на свалку весь свой плебейский гардероб. Хоть раз увижу на тебе старое шмотьё — сразу же расскажу всё Остину, — твёрдость его хрипловатого голова даёт понять, что он ни черта не шутит.
— Это уже слишком, Марк! Я на такое не соглашалась.
— А тебя никто и не спрашивает, Никс. Ты вообще из тех видов женщин, которых нужно постоянно заставлять всё делать насильно, так как сама ты, по ходу, ни хрена не понимаешь, что для тебя лучше, — с несвойственной ему серьёзностью выдает Марк, и его слова задевают меня гораздо больше, чем мне того хотелось бы, вытягивая из глубин сознания мужской голос, низкий тембр которого день за днём не прекращает меня истязать.
Сильно прищурив веки, я хорошенько встряхиваю головой, чтобы избавиться от отголосков его слов до того, как помимо голоса в сознании перед глазами начнут мерещиться ещё и глюки с образом Адама.
— Не делай вид, что сделал это для меня, Марк, мы оба знаем, что это неправда, — возвращаясь в реальность, сдавленно проговариваю я, радуясь, что Эндрюз не заметил моего странноватого поведения.
— Даже не собираюсь отрицать, Никс. В первую очередь я сделал это ради себя, потому как смотреть на твой убогий вид у меня кончились все силы. Но давай и ты сейчас прекратишь упрямиться и честно признаешься, что тебе очень даже пришлись по вкусу все обновки, что я тебе подобрал и купил, — наглец самодовольно ухмыляется, без всяких слов понимая, что совершенно прав. И, как бы он меня сегодня ни доводил до нервного тика и тошнотворных спазмов в животе своим поведением, я всё же не могу ему не сказать:
— Спасибо, — тихо, сухо, устало, но всё-таки я заставляю себя поблагодарить Марка, который, как я думала, станет последним в моей жизни человеком, кому я хоть в чём-то когда-нибудь буду признательна.
— Ну вот, ещё один прогресс, малышка. Вежливо разговаривать научилась, извиняться — вроде бы тоже, а теперь ещё и спасибо говоришь. Ущипни меня, а то, мне кажется, я сплю, — усмехается Марк, сползая плотоядным взором с моих глаз на проглядывающую в глубоком вырезе грудь.