Георгий Гуревич

НА ПРОЗРАЧНОЙ ПЛАНЕТЕ

1

— А не пора ли вам, ребята, домой — в Москву? — сказал Сошин, переступая порог.

«Ребята» — студенты-практиканты — вскочили, когда вошел начальник партии.

— Хотелось бы все-таки видеть результаты, — начал Виктор Шатров.

— Вы сами говорили, что всякое дело надо доводить до конца, — добавила Елена Кравченко, бойкая смуглая девушка, белозубая и черноглазая.

Конечно, давно пора было ехать, они знали это. Летняя практика кончилась, работы не было никакой. Вот и сейчас, перед приходом Сошина, они сидели в культбудке спиной к окну. Спиной — чтобы не глядеть на надоевшую пустыню. Сухая, черная, засыпанная каменным мусором, она тянулась до самого горизонта. Уже на границе неба, на дымчатых вершинах, громоздились облака — обманчивые облака. Все равно они таяли к полудню, не пролив ни одной капли на жаждущую землю.

— А в Москве сейчас дожди, — сказала Елена. — Осенние, унылые, надоедливые.

Впрочем, в голосе у нее не было уныния, скорее зависть. Дожди представлялись отсюда такими заманчивыми.

— Москва и в дождь хороша, — подхватил Виктор. — Мостовые блестят, в них отражаются огни — красные и желтые. Все сверкает, как будто заново выкрашено.

— И в театрах сезон, — заключила Елена. — У подъездов толпы. Спрашивают, нет ли лишнего билетика.

— А тебе очень хочется в Москву, Лена?

— И да и нет. Грустно почему-то. Целое лето искали, надеялись, старались, а теперь дело идет без нас. И мы вроде лишние, никому не нужные.

Виктор кивнул, соглашаясь. Ему тоже было грустно. Вот и прошло лето, когда каждый день они были рядом, не надо было прилагать усилий, искать предлога для встречи. Кто знает, как сложатся их отношения в Москве. Ведь он так и не выяснил, как Елена относится к нему. А что, если решиться сейчас?..

— Слушай, Леночка! Мне давно надо поговорить с тобой?

Елена поморщилась:

— Но мы говорим с тобой каждый день. Сейчас тоже. Неужели надо объявлять об этом.

— Не знаю, Лена. Временами мне кажется, что ты избегаешь меня. А ты уверяла, что считаешь меня другом.

Елена прикусила губу. Зубы у нее были мелкие, ровные, а губы яркие, и над верхней — чуть заметные усики.

— Ну почему я такая несчастная! — воскликнула она. — Почему я вечно должна объяснять людям, как я к ним отношусь? Да, мы друзья, но разве дружить — это значит разговаривать только с другом?

Виктор тяжко вздохнул:

— Ну, что ж, яснее не скажешь. Спасибо за откровенность.

В эту минуту и вошел Сошин.

Елена явно обрадовалась тому, что Сошин пришел и тягостный разговор прерван.

— Да, задуманное надо доводить до конца, — сказал он. — Не раз проверял на практике. В пути обязательно встречаются неожиданности, и начинаешь сомневаться: идти ли дальше? А усталость всегда предлагает вернуться и может продиктовать вам неверное решение. Неизвестно, найдешь ли что-нибудь, продолжая путь, но если вернешься, нового не найдешь наверняка. Да, я говорил, что дело надо доводить до конца. Но, по-моему, оно уже доведено. Мы искали и нашли. Завтра буровая дойдет до проектной глубины…

— Ну, а вдруг… — начала Елена.

— Что может быть «вдруг»? Кому-кому, а вам не к лицу сомневаться. Вы же сами вели съемку. Хотите убедиться лишний раз, пройдем на буровую, посмотрим, что там выдают на-гора.

Елена охотно поднялась, а Виктор отказался. Ему хотелось остаться одному. Когда ты один, не нужно скрывать свою боль. Некоторое время он провожал глазами девушку, потом горестно вздохнул, вынул из сумки толстую тетрадь в голубом переплете и написал: «Е. сказала: „Надоело объяснять, как отношусь к людям“». А на другой странице: «Каждое дело нужно доводить до конца. В пути обязательно…»

2

Такие записи Виктор делал давно, еще со школьных времен, с того дня, когда его приняли в комсомол.

Прием проходил торжественно, новых комсомольцев поздравляли, вручали подарки, большей частью книги, а Виктору досталась общая тетрадь с тиснеными буквами на обложке. В школе все знали, что он пишет стихи, вот и подарили ему альбом для стихов.

Настроение было приподнятое, хотелось сделать что-нибудь особенное, героическое. Хотелось с сегодняшнего дня начать новую жизнь, стать выше себя самого на две головы. Вот был средний школьник Шатров, учился с ленцой, хватал иногда тройки, а сегодня родился комсомолец Шатров, отличный ученик, настоящий советский человек.

И Виктор не стал писать стихов в новой тетради, а на первом, заманчиво чистом листе он вывел каллиграфически:

Отчет человека

«Настоящего» — не решился написать. Кто знает, сумеет ли он стать «настоящим»?