На пути к мечте

– Ну спасибо, разрешила! – взвизгивает Таня Коновалова, моя одноклассница и главная прихлебательница Марики. Я смущенно улыбаюсь и сама себя ненавижу за эту глупую улыбку. Но только собираюсь сделать шаг, как следующие слова Марики словно пригвождают меня к месту.

– Конечно, ты не играешь. Думаешь, кто-то захочет с тобой целоваться? Тебя никто не захочет целовать, уродина. Все ведь знают…

Я закрываю глаза и внутренне съеживаюсь, готовясь к тому, что она произнесет.

– …что ты любительница портить воздух, вдруг под нос напердишь, когда тебя поцелуют! – заканчивает Марика, и вся компания взрывается громким хохотом. Я затравленно обвожу взглядом ребят. Смеются все, в том числе и Марк. А летом, в лагере, он казался мне таким хорошим парнишкой. Я даже думала, что мы подружимся…

Горло обжигает, и я чувствую подступающие к глазам непрошеные слезы. «Только не здесь, только не здесь!» – мысленно повторяю я сама себе, пока устремляюсь к выходу под неумолкающий смех Марики и ее друзей. Мне кажется, их слышно даже на другом конце зала.

У входа дежурит биологичка Мария Сергеевна. Сдерживаясь из последних сил, я говорю ей, что мне нужно в туалет, и она выпускает меня. Я бегу по пустым коридорам, скорее, скорее. И только когда оказываюсь в своем спасительном убежище – под лестницей, – даю наконец волю слезам. Они текут и текут, пока я, сжавшись в комок, корчусь на маленькой скамеечке. Я всегда прячусь здесь, под лестницей, когда Марика доводит меня. За последние полгода слишком часто…

– Почему ты позволяешь ей так с собой разговаривать?

Я настолько не ожидаю подобного, что эти слова, сказанные негромким голосом, в первую секунду кажутся мне громом небесным. Я вздрагиваю всем телом и резко вскидываю голову.

Возле лестницы, прислонившись к ней плечом, стоит мальчишка. Высокий, худой, руки скрещены на груди; светлые волосы, закрывающие уши, спутаны и падают на лоб, взгляд пристально следит за мной. Судя по всему, он класса из седьмого-восьмого, не могу вспомнить, чтобы видела его в коридорах. Хотя я не очень-то обращаю внимание на мальчишек, тем более старше меня.

– Почему ты позволяешь ей так с собой разговаривать? – повторяет мальчишка, и до меня наконец доходит: он был свидетелем моего унижения. Внезапно я чувствую злость. Да кто он такой, чтобы после всего этого еще идти за мной и читать мне нотации!

– Потому что меня никто не спрашивает? – я сердито вытираю заплаканные глаза и отворачиваюсь. Скамеечка скрипит, когда мальчишка садится рядом, случайно задевая мою коленку.

– Ты странная, – замечает он и, кажется, вздыхает. – По-твоему, тебя должны были спросить: "Ой, а ты не возражаешь, чтобы мы тебя повысмеивали?" Школьный буллинг – вещь такая, никого ни о чем не спрашивают.

– Буллинг? – переспрашиваю я, забыв рассердиться на его ерничающий тон, и поворачиваю голову. Наши взгляды встречаются, и я вижу сочувствие, плескающееся на дне его глаз удивительного зеленовато-голубого оттенка. Такой цвет называется аквамариновым. Как у моря… Я ни разу в жизни не была на море, но, конечно, видела его на картинках и в фильмах. Глаза мальчишки напоминают мне море – ласковое, нежное, спокойное. Глубокое. Ни у кого раньше я не видела таких глаз…

– Травля, – поясняет мальчишка. – В любом классе есть тот, кто травит, и тот, кого травят. Предполагаю, что в твоём классе это ты. Почему ты даёшь себя в обиду?

– Марику все любят, – я вытираю вновь покатившиеся слезы и отвечаю невпопад. – Отличница, душа компании, любимица учителей. Никто и не поверит, что она может быть другой.

– Речь не о том, чтобы кто-то поверил, – терпеливо говорит мальчишка. – Речь о том, чтобы ты перестала давать себя в обиду.

– А как? – я вскидываю на него залитые слезами глаза. – Она доводит меня с третьего класса. Но раньше было терпимо, а в этом году… Просто летом…

– Я не хочу знать подробности, – перебивает меня мальчишка, вскинув ладонь. – Я понял достаточно из того, что слышал. И ты пойми одну вещь: все это происходит потому, что ты позволяешь. Ты не даёшь отпор, ты молча терпишь унижения, вместо того чтобы поставить эту девчонку на место. Она привыкла к безнаказанности, а ты – удобный объект для насмешек, потому что все сносишь. Над тем, кто защищается, смеяться неинтересно, а вот того, кто боится в свою защиту и слово сказать, травить лучше всего. Слабого, беззащитного.

Он молчит немного, переводя дух, а потом заканчивает:

– Я понял, что летом произошло нечто, что дало твоей однокласснице возможность высмеивать тебя все сильнее. Но мы все люди, все ошибаемся, с каждым из нас может произойти что-то нелепое, стыдное. Думаешь, она никогда не лажала? Но ты позволяешь какому-то единичному случаю определять то, какой будет твоя школьная жизнь. Почему? Перестань потакать этой девчонке, не будь трусихой, я уверен, что в душе ты не такая.

– Ты же меня совсем не знаешь, – шепчу я. Он кивает:

– В первый раз вижу. Но я считаю, – на его губах появляется лёгкая кривоватая усмешка, – что человек, который слушает такую музыку, не может быть трусом.