На районе

Город у нас небольшой, идти в любом случае недалеко, хотя и мимо всех наших достопримечательностей – мимо мечети и через парк. Да, это все. Но на улице уже метет. Это такой противный, пронизывающий ветер, гонящий мелкую снежную крупу (будто мать непутевого сына). Так что впереди очертания дорог и тротуаров кажутся размытыми и белыми, как все на свете. Вспоминаю снова московский университет и февральский путь до общаги. Жуткий холод, ощущение абсолютной потерянности и веселый азарт: куда приведет приключение? В пустыне, например, легко потеряться, увидеть то, чего не существует, обмануться и понадеяться, устремиться и разочароваться. Так и метель. Все зыбко, изменчиво, не разобрать, куда путь держишь, не понять, что на самом деле тебе нужно. Кто бы вывел меня из моей пустыни? Кто-нибудь?!

В парке тоже пусто. Наперекор всем ожиданиям дети не резвятся в снегу, не строят крепости, не устраивают битвы снежками. Тихо, только со стороны осушенного фонтана раздается негромкий плач. Едва-едва различимый. Будто заблудившийся котенок зовет маму кошку. Душераздирающе. Подхожу ближе – на скамейке возле самой крупной пальмы сидит ребенок, может быть, лет пяти. Он в легкой одежде, замерз и испуган, обессилел от собственного плача в полном одиночестве. В первый раз его вижу. А ведь в нашем городке все знают всех. Что же случилось?

– Ты чего плачешь, малой? Потерялся?

Мальчик поднимает на меня заплаканные глаза и тихо говорит:

– Ты кто?

– Я Ибрагим. Живу тут недалеко.

– И я Ибрагим.

– Ты откуда, тезка? – улыбаюсь, подхожу еще ближе.

– Отсюда… наверное. Я не помню.

– Как же так? Разве можно не знать, здешний ты или нет?

– Мне холодно.

Стягиваю куртку и укутываю малыша. Я потерплю, а паренек тут, похоже, давно мерзнет.

– Лучше?

– Холодно.

– Что же с тобой делать?

Искать родителей. Что же еще? Но проблема в том, что мальчик ничего не может толком рассказать о своих родных. И уж совершенно точно не знает, что произошло, как он оказался совсем один в заснеженном парке маленького алжирского города – далеко от сердца, далеко от глаз.

Только повторяет: «Холодно… устал… Где я?» Думаю: «Отведу к тете Нафисе – к ней ближе, а там решим». Паренек утопает в моей зеленой куртке. Только сейчас замечаю, как он похож на меня в детстве. Большие удивленные черные глаза, кудряшки, родинка на носу. Ерунда какая-то.

– Ибрагим, пойдем, я отведу тебя в теплый дом к одной очень доброй тетеньке. Там ты согреешься, накормим тебя и начнем искать твоих маму и папу, а?

– Мне нельзя.

– Что значит «нельзя»? Родители сказали ждать здесь?

– Нет. Просто нельзя.

– Ну, глупости, – говорю прямо как моя мама.

Но она бы знала, что делать. А я только беспомощно смотрю в эти большие знакомые глаза.

– Ничего не глупости, я не глупый. Айше говорит, я очень умный. А ей семь, и она все понимает.

– Айше – твоя сестра?

Откуда-то точно знаю, что да, сестра. Мальчишка кивает. И я усаживаюсь в снег, голову ломит от боли и еще больше от нелепости происходящего.

– Пойдем со мной, – все-таки пытаюсь выманить мальчика в тепло чужого дома, чтобы там, под электрическим светом, вне ошалелости этой белой пустыни, удостовериться: я в своем уме.

– Не-а!

Паренек шагает назад, натыкается на скамейку и быстро-быстро проползает под ней. Кидаюсь следом, но за скамейкой уже никого нет. Только в снегу лежит моя куртка, холодной зеленой кучкой. А мальчика и след простыл.

Смотрю под скамьей, обхожу деревья, потом уже остервенело бегаю по парку, кричу, как дурак:

– Ибрагим! Ибрагим!

На третьем круге наконец доходит: снежная пустыня играет со мной. Выбираюсь из парка. Тут уже рукой подать. Тетя Нафиса счастлива видеть меня. Отдаю книгу, тете хватает выдержки не выказать удивления. Анатомический справочник приземляется на тумбу в прихожей – и останется там, подозреваю, на веки вечные.

– Ох, как крутит, как крутит! Так уж никто из наших детей на улицу не пускает. Пусть снежок-то осядет. Вот тогда и погулять будет можно. Правильно говорю?

В прихожей топчется и Зейнаб. Смотрит на меня, потом на маму и закатывает глаза. Улыбаюсь.

Когда мы остаемся одни, спрашивает:

– А ты чего с курткой в руках пришел? Холодно же.

– Да снял возле дома, – вру я.

– Понятно.

Зейнаб ничуть мне не верит, но не допытывается. Она и в детстве в душу никому никогда не лезла. Потому мы дружили. Это была спокойная, молчаливая дружба, о которой не жалею, по которой скучаю.

– Все-таки допекла тебя тетя Айше, да? – подкалывает меня Зейнаб.

– Да, мама хорошо знает, чего хочет, – отвечаю, ничуть не обидевшись.

– А ты знаешь?

Вспоминаю про мальчишку, замерзавшего в снегу. И не могу выдавить из себя ни слова. Что со мной происходит? Чего я хочу? Мы сидим с Зейнаб молча в гостиной. И нам не нужны слова.

Когда метель успокаивается, я собираюсь домой.

Подруга провожает меня, а на пороге говорит:

– Я скучаю по нашей дружбе, Ибрагим. Ты можешь приходить к нам, как в детстве. Ничего не изменилось, ты же знаешь.

И это действительно то, что я знаю совершенно точно. Моя отправная точка, моя опора.

– Я приду.