На распутье

Коронация шла по древнему чину, архиепископ Феодорит говорил поучения, густо горели, озаряя Успенский, свечи, стояло сановитое боярство, ближе всех к царскому месту — желчный, надменный Федор Мстиславский, то и дело потряхивал маленькой головой. Прошлое уже не вызывало стыда — великородство спасало от всех превратностей. Ощупывали дерзкими взглядами Трубецкой, Салтыковы, Федор Шереметев, Черкасский, новый постельничий Константин Михалков, царицына родня — все они густо теснились к шатру, в коем сидел, обмирая от страха, юный царь… Взопрев от духоты, от славы, от блеска, Михаил мигал телячьими глазами. Густо пылали зарева свечей. Не меньше двух десятков в крепком теле дьяконов в голубых разводьях ладана слаженно взмахивали медными кадилами. На левом клиросе редкой красоты патриарший хор славил на многие лета нового государя. Главу его увенчали Мономаховою шапкою. Князь Пожарский, задвинутый в угол, стоял, однако, с полным достоинством, не опустил взгляд, когда встретился с нагловатыми глазами Бориса Салтыкова. Крестный ход, сопровождаемый мощным хором, засверкал хоругвями, крестами, слюдяными фонарями, золотом риз… Архиепископ Феодорит поднес к молоденькому царю тяжелый, в темном окладе образ Казанской Богородицы, зычно прогудел:

— Прими, государь, пред образом Пречистой под свою руку чадо свое сиротское.

Сзади надавил сильный возглас:

— Да здравствует царь Москвы Михаил!

Князь Пожарский, пожалованный царем боярином, был спокоен, не терзался и не тревожился, выполнивши свое главное земное предназначение, — Россия была спасена, выше же этого стоял в недосягаемости лишь Бог. «Всякое деяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше…»