На развалинах мира

Отец с сыном заготовили большое количество древен. Теперь, Стопарь с Беном копали траншею, а я с Бугаем устанавливал столбы, обвязывая их между собой плетенной из травы веревкой. Потом, с внутренней стороны, мы поставили ещё ряд бревен, поменьше. Пространство, между этими рядами мы засыпали землей и всяким мусором, валявшимся поблизости. Получилось что-то вроде узкой площадки, с которой было удобно обстреливать приближающегося врага. Туда же пошло все, что мы достали из колодца. Тело девушки мы предали земле – первый раз за всё время, в отличие от тех случаев, когда сжигали погибших. И в ту же ночь убедились в том, что прежний способ был сейчас все же предпочтительнее… Колодец сильно углубили, вновь соорудив над ним навес. Чер и Ульдэ целыми днями пропадали на охоте. Салли и Туча готовили на всех, если им удавалось вернуться с добычей. Впрочем, они оба были настолько искусны, что на отсутствие свежего мяса жаловаться не приходилось. Теперь наше поселение стало напоминать почти правильный квадрат, три стены которого были сооружены руками человека, а четвёртая – представляла собой почти отвесную скалу. Подобраться к нам незаметно было невозможно. Мы оставили только один вход и всегда закрывали его воротами, которые Бен умудрился повесить на ременные петли, несмотря на их немалый вес. Их запирали на ночь бревном. В скале, где было углубление для сторожевого, расширили площадку – теперь там могло находиться сразу два человека. Там лежал запас стрел и дротиков, и, будучи практически недоступными для врага, сторожевые могли в упор обстреливать любого атакующего.

Все очень устали. Места внутри лагеря было много, и мы, несмотря на вновь прибывших людей, размещались без стеснения. Тратив все свое время на постройку оборонительной стены, мы не заботились о самих жилищах, продолжая спать на голой земле. Два раза Туча жаловалась на ломоту в костях, и на третий, оборвав старуху на полуслове, я объявил:

– Хватит! Сегодня всем отдых. Пойдём на речку. Мыться, стираться, отдыхать – в конце концов. Ужин – из припасов. Все.

Измученные тяжелым трудом, все с радостью согласились.

Мы сидели возле Наты. Я и Элина. День заканчивался… Двое – Салли и Бен – находились в наблюдательном пункте, в скале, и дежурили, наблюдая за всеми подступами к укреплению. Я ввёл такой порядок сразу, как только мы подняли стены. Никто, даже очень искусный, не смог бы пробраться к нам: со скалы вся округа просматривалась, как на ладони. Сторожили по двое – так легче было не уснуть, коротая время в разговорах.

Мы молчали. Ната совсем перестала есть и, лишь изредка, еле шевеля губами, просила воды. Тогда я или Элина смачивали ей губы, выжимая несколько капель в рот. Ната была в постоянном забытьи, а когда приходила в себя, никого не узнавала. Её лицо осунулось, нос заострился, а желтизна, появившаяся на коже, неровными пятнами распространилась по всему телу. Глаза девушки сильно запали, и в них постоянно присутствовала боль… Элина, опухшая от рыданий, бессильно роняла мне голову на колени, и мы взглядами спрашивали друг друга – неужели это всё? Ната, девочка моя, милая, родная Ната! Так больно мне уже давно не было… Мне приходилось покидать её – заботы по устройству лагеря, ежедневная охота или рыбалка, сбор плодов в лесу – всё требовало моего внимания и моего присутствия. Люди очень быстро привыкли к тому, что теперь есть кто-то, кто должен принять на себя часть их груза, и порой это было совсем не то, что мне хотелось бы решать. Сова предупреждал меня – привыкать к роли вождя труднее всего будет мне самому… А вечерами, бросив все, я склонялся над измученным телом Наты и, взяв её узкую ладошку в свою, часами гладил и целовал её пальцы. Элина, чуть ли не силой, заставляла меня проглотить что ни будь. Тоже приходилось делать и мне – Огненная красавица совсем похудела и пошатывалась от усталости. Вернувшийся из прерий Док, был мрачен. Он не знал, как облегчить нескончаемые муки нашей девочки. Иногда я на руках выносил её на свежий воздух, надеясь на то, что дуновения свежего ветерка, унесут с собой хоть часть её страданий… За всё это время, мы с Элиной только раз были вместе, как муж и жена, и впервые, это происходило так, словно мы оба исполняли какую-то обязанность по отношению друг к другу… Ната, которая на первых порах чувствовала себя лучше, сама заставила нас лечь и с улыбкой наблюдала за нами, уверяя, что теперь непременно поправится, чтобы Линка не отняла у меня всю мужскую силу. Но она не поправлялась… Каждый день, каждая ночь все более ухудшали ее состояние, и все чернее лицом становился я сам. Ната, маленький человечек, встретившийся мне в самые мрачные дни всемирного кошмара, ставшая смыслом этой жизни – она уходила… И я был бессилен, что-либо изменить.