На рубеже веков. Дневник ректора

Вечером ходил на прием по случаю открытия итальянского Института культуры — отделения общества дружбы по-нашему. Состоялось все это в итальянском посольстве, а заманивали на визит, на выступление по этому случаю Умберто Эко. Впервые я, встречавший и видевший такое огромное количество знаменитых людей, подошел и, став позади телевизионного оператора, стал вглядываться в лицо и фигуру какого-то, пусть и знаменитого, писателя. Я и в Фиделя Кастро так не вглядывался. Довольно полный кареглазый мужчина, в его облике есть что-то внутренне сдерживаемое, как бы человек еще не раскрытой тайны. А может быть, вполне обычный любящий макароны итальянец, таинственность которого навеяна его книгами. Кстати, и о его книгах — «Имя розы» и «Маятник Фуко» — и о книгах Фаулза (имею в виду его «Волхва») я постоянно думаю, они «запали», запомнились, но все это «профессорская», а не писательская литература, помнятся исторические подробности и неожиданный быт, а не люди, ни новые характеры, ни сами фигуры. Люди как раз в полумистическом тумане, в некоторой научной дымке, которую между зрителем и сценой развесил автор, чтобы прикрыть прорехи в хороводе живого изображения. Впрочем, выступал Эко очень неплохо. По крайней мере, в его кратком слове на открытии было проявление воли и характера — очень ловко он сказал несколько фраз по поводу служителей культуры, которые сами не производят ценностей, а, так сказать, обслуживают ее в разных странах. Везде что-то открывают, способствуют, говорят речи, участвуют в фуршетах. Сказал он все одной какой-то фразой, я перевел для себя все в образную форму. Говорили все много, обычное европейское красноречие с привычными, давно бродящими идеями. И как все не стесняются говорить тысячу раз до них сказанное. Фуршет нам даром не дался, пришлось выслушать много наших, в выступлениях которых сквозило завуалированное попрошайничество и слово «дайте», и от наших деятелей — архитекторов, историков, культурологов и прочих рологов — не отставали и итальянцы. Кто-то говорил и о специфическом взгляде русских на культуру Италии, о приверженности нашей к ее средним векам и Возрождению в ущерб современности, и вот этим взглядом русских на культуру Италии пренебрегать не надо. В принципе очень верно, Италия как пятая в мире по промышленному потенциалу страна нас совершенно, по крайней мере меня, не интересует. Меня увлекает только ее история, века туманные.

Была Мариэтта Омаровна, сидела рядом с Чуприниным, помахала мне ручкой и быстренько ушла. Взгляд ее на меня был сердитый. Я невольно проецирую на себя победу на выборах Лебедя, кажется, это Мариэтте Омаровне не по душе.

Наибольшее впечатление произвело на меня здание посольства. Это, кажется, один из особняков семьи Морозовых, построенных Шехтелем. Во всем сказанном, впрочем, не уверен. Определенно «те» новые русские строили и имели воображение лучшее, нежели «эти», сегодняшние новые русские. Прекрасный зал с разрисованным потолком, лестница наверх, оформленная под готику. Тяжелая красота увядания, как в фильмах Висконти. В маленьком салоне на первом этаже эсер Блюмкин стрелял в Мирбаха — раньше здание принадлежало немецкому посольству. Я специально зашел в этот пустой салон, меня вообще волнуют места, в которых произошли какие-то трагедии: время сомкнулось, и опять солнце светит на то же место, в принципе очень ограниченное по площади, на котором умер Александр Македонский, и красивые креслица стоят на месте, где текла кровь посла. А ведь все могло кончиться тогда катастрофой для государства.

Утром дал факс в Красноярск с поздравлениями Александру Ивановичу.

19 мая, вторник.

Сегодня состоялась конференция по книгам Дженифер Джонсон, которая вчера приехала из Дублина вместе с Сарой. Народа было немало для такого рода собраний. Пришли наши кафедральные и Наталья Александровна Бонк. Конференция прошла очень интересно, не подкачали наши девочки из английского семинара. Дженифер сделала очень интересное сообщение, которое я предполагаю напечатать в нашем «Вестнике». Отсюда вывод — надо всегда готовиться. Это рассказ о собственном творчестве, о психологии творчества и прочее. Я, кроме отдельных слов, ничего не понимал, С.П., занятый собой, мне ничего не переводил, но у меня, вслушивавшегося в речь, было ощущение, что еще немножко, еще одно последнее усилие, и я пойму этот язык. Попутно, чтобы не завидовать чужому творчеству, я записал у себя в записной книжке: «Во мне не звучат какие-либо голоса, не вижу никаких картин, но медленно и неуклонно из меня происходит некое в ы д а в л и в а н и е. Текст медленно выдавливается из меня, как зубная паста из тюбика».

Завтра утром забираю В.С. из Матвеевского.

20 мая, среда.