На рубеже веков. Дневник ректора

Но мы ведь недаром упомянули о колесе: хотим мы или не хотим, но центр этой огромной страны, по которой катится русский паровоз, — все-таки в Москве. И Москва все равно всех защитит, отстоит себя и возьмет всех под свою державную руку. Ничего случайно в этой стране не происходит. Хочу заметить: в моей любимой, единственной и неповторимой стране.

С. Есин, писатель без двойного гражданства».

25.12.00

26 декабря, вторник. Как и обещал, приехал на семинар Евг. Евтушенко. Можно поражаться, как подтянуто и молодо он выглядит. Получилось так, что мы сумели немножко поговорить с ним до начала семинара, а потом и пообедали. Это очень интересный и глубокий человек с обширными и независимыми знаниями. Мне даже показалось, что судьба несправедлива к нему. Ребята с интересом его слушали и задавали вопросы. Они только скучали, когда старый поэт переходил к ближней политике, воспоминаниям о тоталитарном прошлом, гонениям на себя. Евтушенко тоже был доволен. Его поразила начитанность наших студентов. Безошибочно они называли авторов известных цитат, которые произносил мэтр. Я законспектировал его выступление. Вернее, брал отдельные ключевые высказывания. Но вот что интересно, он становился плоским и однотонным, когда дело доходило до его стихов. Новые стихи растянуты, с привычным набором политических дефиниций. Тот же самый набор, который он считает общечеловеческим, а на самом деле это однообразный душный набор идей клана. За обедом Е.А. интересно и со знанием дела говорил о кино. Его кино никогда не казалось мне ординарным. За обедом я оказался посвященным и в историю взаимоотношений Е.А. и Бродского. Известно высказывание Бродского, что если Евтушенко против колхозов, то тогда он, Бродский — за. Оно базируется будто бы на том, что Евтушенко сыграл роль в его выдворении из Советского Союза. Характер Е.А. таков, что он, конечно, совал свой нос всюду, где мог получить какие-то общественные дивиденды. Он мог начальство отговаривать от этого выдворения, а те распустили другие слухи. Вся история могла быть случайной, но вроде бы состоялся между Бродским и Евтушенко разговор, где все точки были расставлены. При этом разговоре случился Евгений Рейн. Но Рейн молчит и своих воспоминаний об этом реабилитирующем Евтушенко разговоре не пишет или не печатает. Во время разговора у меня в кабинете я делал пометки в своей записной книжке, потом полтора часа записывал на семинаре. Старался фиксировать ключевые фразы.

«Разговор о Грише Петухове. Гриша поступал в институт с письмом Е.А., которое где-то у меня в бумагах. Ходили слухи, что он был или собеседником Е.А. или его дворником в Переделкино.

— «Он для меня закончился, я стал к нему по-другому относиться после того, как произошла такая история. Когда умер Владимир Соколов, я специально приехал его хоронить из Америки. Гриша Петухов в это время жил у меня, его моя экономка поила чаем, а он философствовал с ней на кухне, часто говорил не очень хорошо обо мне, она его обрывала. Собираюсь на похороны, сажусь в машину, еду и неожиданно для себя вижу идущего по дороге Гришу. «Гриша, а вы, собственно, почему не едете со мной на похороны?» — «Вы понимаете, Евгений Александрович, Соколов как бы не мое поколение, — мне не очень интересно… Я не люблю советское время, оно уже прошло, что нам вспоминать о вашем мучении»… После этого я к Грише стал относиться по-другому.

— «Если ты человек, любое время, которое было до вас, это ваше время».

— «Врачи часто испытывают симптомы своих пациентов. Писатель — это представитель боли, боль — интернациональна».

О чтении «Бабьего яра» недавно в Киеве.

— «Выходит один седой человек. Я уже объявил, что буду читать это стихотворение, и этот человек говорит: «Товарищи! Это стихотворение нужно слушать стоя».

— «Я люблю слово «товарищи», это старинное доброе русское слово».

— «19 августа 1991 г. Ельцину было страшно, когда он взбирался на танк, такой мальчишка сидел водитель… он у него спрашивает: «Ты не собираешься стрелять в своего президента?» А потом мне: «Спасибо, тов. Евтушенко, за то, что вы в это трудное время с нами».

— «Я не умею рисовать и поэтому обожаю живопись».

Денис Савельев спрашивает о процессах в американской прозе.

— «Процессы везде одни и те же, во всем мире. Все зависит от отношения писателя с обществом. В советское время существовала та же коммерческая литература: Бубеннов, Ажаев… Ну, такая облегченная, где конфликты разрешались так, как хотел читатель».

— «Недостаточная даровитость часто выглядит приспособленчеством».

— «Люди измотанные сидят во всех метро мира».