На руинах

«… Дело об убийстве сорока семи жителей совхоза „Знамя Октября“ закрыто, поскольку обвиняемые Николай Тихомиров и Василий Щербинин мертвы. По моей личной просьбе единственная оставшаяся в живых свидетельница преступления Зоя Парамонова — девушка, которая передаст Вам мое письмо, — не стала называть следователю имени Вашего племянника, как третьего участника бандитского нападения на жителей села. Думаю, то, что он до конца жизни останется прикованным к инвалидному креслу, будет для него вполне достойным наказанием. В настоящее время его мучают сильные боли, которые, как уверяют врачи, со временем исчезнут. Я организовал уход за Евгением, он ни в чем не нуждается, но если Вы или кто-то другой из семьи захотите взять эту заботу на себя, возражать не стану. Все, что я написал здесь, может подтвердить Зоя Парамонова. Евгений тяжело ранил ее, она долго болела и еще не полностью оправилась — как физически, так и психически. Это умная, добрая и смелая девочка, ей можно верить, хотя жизнь не всегда была с ней ласкова.

Леонид Самсонов».

— Прочитали? — Зойка допила воду, потянулась и, слегка поморщившись, поставила стакан на письменный стол. — Ничего, да, что я поставлю? Потом помою. Просто мне велели Вам подтвердить, что это правда, если вы не поверите.

— Хорошо, Зоя, — мягко ответил Сергей, — расскажите мне обо всем сами — все, что знаете.

Зойка кивнула и начала рассказывать. Когда дошла до того места, как потеряла сознание на мосту, у нее опять пересохло в горле, она сбегала за водой на кухню и затем продолжила:

— Потом нас, меня и вашего племянника, отвезли в Тбилиси — в больницу. Мне переливание сделали и пулю вытащили. Рукой долго было больно двигать, и еще заразу мне какую-то занесли, целый месяц температура поднималась. Но кормили нормально и ухаживали — им Самсонов за нас хорошо заплатил, нас с Женей каждого в отдельную палату положили. Доктор и сестры по-грузински говорили, я ничего там не понимала. Потом Союз развалился, а в Тбилиси Китовани и Иоселиани против ихнего президента Гамсахурдиа восстание начали — на улицах кричали, стреляли, в больнице даже стекла в палатах повылетали, а зима ведь, холодно! Нас с Женей сразу из больницы забрали и на машине привезли обратно в то село, где… Короче, где все это было. В селе мы с ним в одном доме лежали, и за нами две женщины ухаживали — русские, хоть поговорить с ними нормально можно было. К Жене в комнату я не заходила, мне не хотелось — о чем мне с ним говорить? Но Самсонов один раз приехал и меня туда позвал — я захожу, смотрю, туда специальную медицинскую кровать привезли и поставили, Женька на ней лежит. Самсонов меня на стул усадил, спрашивает: «Как ты себя чувствуешь, Зоя? Хватит у тебя сейчас сил поговорить?» Я говорю: «Хватит, конечно, я уже вообще по всему дому хожу».

А Женька вдруг на своей кровати глазами начал вращать, как заорет: «Зачем вы ее позвали, чтобы меня лишний раз унизить? Да, я в нее стрелял и хотел ее прикончить, потому что она выпустила девчонку. Я перестрелял всех местных, а кто еще шевелился, тех добивал в голову. Я лично застрелили Рустэма Гаджиева. Пусть меня расстреляют! Это я изнасиловал и убил вашу дочь, так убейте меня, если вы мужчина!».

— Какую дочь? — растерянно спросил Сергей.

Зойка, всегда полагала, что, если нет необходимости, то лишнего лучше не говорить, поэтому она лишь пожала плечами.

— Ну, этого я не знаю, я только рассказываю вам, что он орал, а Самсонов молчал — ждал, пока Женька наорется. Такой спокойный — я даже удивилась, как можно так себя выдерживать. Потом говорит: «Все сказал? Теперь слушай меня, хочу, чтобы ты знал. Я говорил со следователем — если Зоя согласится подтвердить, что бандитов было только двое, он может закрыть дело об убийстве сорока семи человек, поскольку оба твоих сообщника мертвы» Я говорю: «Конечно, я подтвержу, мне-то что?» Женька тогда совсем с колес сошел, кричит: «Не позволю, не имеете права! Меня должны расстрелять!» А Самсонов только засмеялся: «Кому ты нужен, тебя расстреливать! Следователь сам не хочет хлопот на свою голову — кому интересно с тобой возиться в нынешнем твоем состоянии. Завтра приедет врач — он тебя осмотрит, выпишет обезболивающее».

На другой день вправду приехал доктор — Женьке что-то прописал, и мне тоже какие-то витамины дал. Мне потом сразу лучше стало, я даже на улицу выходить начала, только мне сначала страшно было — как вспомню… Я, как в первый раз вышла и к тому клубу сходила, так у меня кошмары начались. Не верите?

Сергей закрыл глаза.

«Так это правда! — думал он. — Петя, брат мой, что же мне теперь делать? Наш Женька, сын твой и Златушки. Что я скажу Эрику и Маше, как такое могло произойти?».

— Почему же, я верю вам, Зоя, как вы сейчас себя чувствуете?

— Нормально, только отдается, когда рукой двигаю, и пить все время хочется, — ей вдруг стало до боли жалко сидевшего перед ней пожилого человека, захотелось его утешить, и она выпалила первое, что пришло в голову: — Да вы не мучьте себя так, это уже все прошло, плюньте.

— Плюнуть трудно, это мой родной племянник.