На шумных улицах градских

Тверь

Курск. Общий вид

После этого не диво, что у богатых бар Яньковых, живших в Москве в конце XVIII в. «у Неопалимой Купины, в переулке» (поблизости от нынешнего высотного здания МИДа), возле дома «с садом, огородом и огромным пустырем, весною, пока мы не уедем в деревню, паслись наши две или три коровы» (116; 64).

Вообще русский город, особенно провинциальный, сильно удивил бы нашего современника, окажись он в нем хотя бы в конце XIX в. Иной раз он удивлял и людей XIX столетия. Так, орловский губернатор А. Р. Шидловский, прибыв в подначальный город в 1888 г., был поражен кучами… свежего навоза не только во дворах, но и на улице возле многих домов. Одним из первых его распоряжений было приказание полиции обязать жителей в кратчайший срок вывезти навоз за город. В ответ на имя губернатора было подано подписанное 150 обывателями прошение, в котором указывалось, что большая часть горожан «топит печи как в кухонных, так и в жилых помещениях конским сухим навозом с соломой, для чего названный навоз, заготавливаясь весной в сыром виде, в летние месяцы сушится на наших дворах, чего нам никем и никогда до сего времени не воспрещалось», а потому горожане просили его отменить свой приказ, поскольку дрова очень дороги. Кажется, губернатор не удовлетворил прошение: в «Орловском вестнике» были опубликованы правила по санитарному состоянию города, где говорилось о немедленной уборке улиц и дворов от навоза (97; 174).

Разумеется, быстрые и радикальные социальные и экономические перемены на рубеже XIX – ХХ вв. изменили облик крупных промышленных городов. Писатель С. Р. Минцлов писал в своем дневнике в 1903 г.: «Строи тельная горячка, несколько лет охватившая… Петербург, продолжает свирепствовать. Везде леса и леса; два-три года тому назад Пески представляли собой богоспасаемую тихую окраину, еще полную деревянных домиков и таких же заборов. Теперь это столица. Домики почти исчезли, на их местах, как грибы, в одно, много в два лета, повыросли громадные домины…» В 1904 г. Минцлов вновь пишет: «Старый Петербург все уничтожается и уничтожается… Нет ни одной улицы почти, где бы старые двух– и даже трехэтажные дома не ломались; теперь на их месте возводятся новые кирпичные же громады» (Цит. по: 50; 214). О результатах этой урбанизации вспоминал В. А. Оболенский: «Как изменился Петербург за время моей жизни!.. Кто из петербуржцев не знал Пушкинской улицы, начинающейся от Невского… Теперь эта одна из центральных улиц, сплошь застроенная многоэтажными домами. А в моем детстве (в 70-х гг. XIX в. – Л. Б.) эта улица, носившая тогда название Новой улицы, проходила среди пустырей и дровяных складов, а вечером считалось опасным по ней ходить, потому что там часто грабили […] Ко времени революции Малая Итальянская, ставшая улицей Жуковского, была уже одной из центральных улиц Петербурга. Гладкий асфальт заменил булыжную, полную колдобин, мостовую, редкие и тусклые фонари с керосиновыми лампами уступили место великолепно сияющим электрическим фонарям, а дом, в котором я родился, не только не возвышался уже над другими, а казался совсем маленьким среди своих многоэтажных соседей» (95; 9, 11).

Панорама Екатеринбурга. Главный проспект

Эту смену маленьких уютных деревянных домиков, огородов, пустырей и дровяных складов Петербурга многоэтажными кирпичными громадами как нельзя лучше показал нам петербуржец-художник М. В. Добужинский.

Большой промышленный русский город, тот же Петербург, переменился к концу XIX в. не только в отношении застройки. Перемены были и внутренние. «Он не вырос, не перестроился, но атмосфера иная. Чувствуется, что в нем уже не трепещут и боятся, а живут люди. Солдаты уже не маршируют, как оловянные автоматы, но ходят, как живые. Ремесленники не бегают больше по улицам в длинных из нанки рубахах и тапочках на босу ногу; дамы ездят без ливрейных выездных на козлах, уже не только в парных каретах, но и на одиночках, ходят по улицам без провожатых лакеев; штатские ходят, как за границей, в котелках, а не в высоких шляпах и картузах; бегают сами по себе дети. Не видно больше мордобитий. На улице курят, громко говорят, громко смеются, продавцы выкрикивают названия журналов, возницы больше не в лохмотьях, но аккуратно одеты. Исчезли с перекрестков будки, перед которыми в саженных киверах с алебардою в руках стояли пьяные будочники, засаленные фонарщики с вопиющими их тележками. Появились неизвестные прежде цветочные магазины, кофейные, кебы. Короче, если это не Европа, то уже и не безусловно Азия.