На сибирских ветрах. Всегда тринадцать

— Позвольте! Узнаю́! — воскликнул маститый артист и не без аффектации протянул обе руки. — Тогда, в день открытия циркового сезона, я был объектом ваших иллюзионных шуток. А теперь мне хотелось бы потолковать с вами, поделиться некоторыми мыслями. Дело в том, что меня всегда влекла к себе цирковая арена. Правда, я ушел в театр, в драму. Но как зритель, постоянный зритель, по-прежнему предан цирку.

Доверительно взяв Казарина под руку, Рузаев окинул его дружеским взглядом:

— Итак, на чем же мы остановились? Такое пекло, что мысли мешаются. Ах да, на моей привязанности к цирку. Именно она, привязанность эта, побуждает меня посоветовать вам... Вы не обидитесь, если я выскажу некоторые, так сказать, критические замечания?

— Напротив. Буду благодарен.

— Ну, так вот... Буду вполне откровенен с вами, дорогой Леонид Леонтьевич. Иллюзионный ваш номер смотрел с интересом: обставлен эффектно, трюками владеете безупречно. И все же, уже на обратном пути из цирка, поймал я себя на ощущении... — Прервав фразу, тряхнув седеющей гривой волос, Рузаев еще ближе наклонился к Казарину: — Возможно, это лишь субъективное ощущение. И все же прошу прислушаться. Убеждены ли вы, что манера, в которой сейчас подаете свой номер, — что такая манера способна расположить зрителей?

— Мне кажется, номер проходит с успехом.

— Конечно, конечно. Я сам рукоплескал. И все же, дорогой мой друг, призадумайтесь. Мне почудился элемент не то злорадства, не то издевки...

— Издевки? Но разве те игровые моменты, которые я ввожу в номер...

— Конечно, конечно! — опять вскричал Рузаев. — Весьма занятные моменты. Я сам был польщен, когда у себя на коленях обнаружил белых мышей... И все-таки призадумайтесь. Есть два понятия: колдун и волшебник. Разве не видите разницы между ними? Колдун всегда коварен, он против людей, все делает им во вред. Иное дело волшебник. Он же миляга, добряк, только и помышляет о том, чтобы каждому сделать приятное, каждого одарить чудесным. Понимаете, в чем тут разница? Вот я и посоветовал бы вам сделаться...

— Добрым волшебником? — с недоверчивой улыбкой спросил Казарин. — Для детских утренников, возможно, это подходит, но для вечернего, взрослого зрителя...

— Неправда! Неправда же! — так громко вскричал Рузаев, что прохожие даже оглянулись. — Добрый волшебник одинаково нужен всем. В каждом человеке сохраняется нечто от детства. Растет человек, мужает, старится и уже не помнит те сказки, что слышал в детстве. Но разве не сладко заново их услышать?.. Прошу, умоляю, голубчик: подумайте хорошенько. Добрый волшебник! Честное слово, я бы так и анонсировал в афишах: «Сегодня и ежедневно выступает добрый волшебник по имени Лео-Ле!»

Попрощались возле цирка. Здесь, как и всюду в городе, солнце нещадно калило асфальт, и его горьковатый запах стелился над площадью.

«Добрый волшебник?!» — повторил про себя Казарин. Собирался пренебрежительно усмехнуться, но в тот же момент невзначай представил себе Жанну: не Аэлитой, а именно помощницей такого волшебника, и будто сама всех вокруг одаривает синевой сияющих глаз, нежной и ясной улыбкой.

Из циркового подъезда вышли Семен Гаврилович и Георгий Львович. Шагали деловито, нога в ногу, и Казарин, догадавшись, куда они спешат, поймал себя на острой зависти. Едва удержался, чтобы не окликнуть, не воротить.

«Добрый волшебник?! Что ж, согласился бы в конце концов и на это. Только бы Жанна перестала противиться. Только бы перестала... При этом условии готов даже добрым стать!»

Вот что понаделала уральская жара. Уж коли грянет — не жди пощады.

6

Вернувшись в город, Зуева поспешила домой. И удачно: застала Жанну.

— Доченька! Здравствуй, родная! Ну, как ты?

Присматриваясь к матери, слушая торопливо-ласковые ее слова, Жанна думала: «Переменилась». И верно — Зуева осунулась. Зато живее стал взгляд, в движениях больше уверенности, определенности.

— Так как у вас, Жанночка? Как тут у вас?

Зуева допытывалась с такой настойчивой заинтересованностью, что Жанна невольно поддалась, начала рассказывать свои новости. И заводские: перевели на новый станок — модель усовершенствованная, кое в чем приходится переучиваться, сначала трудно давалось, а теперь понемногу пошло на лад. И спортивные: недолго остается до молодежного праздника, буквально на днях начнутся репетиции на самом стадионе. Еще немного, и про Никандрова рассказала бы. Конечно, не все: как расскажешь о том, что жарко приливает к сердцу.

И опять, не дослушав, перебила Зуева:

— Так как же тут у вас? Никто не приходил ко мне? Может, письмо какое-нибудь или записка?

— Да нет, мама. Не было ничего такого, — ответила Жанна и смолкла обиженно: поняла, что мать думает лишь о своем.

Вскоре, даже не распаковав чемодан, Зуева собралась уходить:

— Я ненадолго, доченька. Не скучай. Совсем забыла про одно неотложное дело!

Не было никакого дела. Выйдя из дому, напрямик отправилась к сестре: «Как знать. Возможно, у Фрузы письмо. Вполне возможно. Казарин-то ведь остановился у Фрузы. Может быть, при его посредстве...»