На сибирских ветрах. Всегда тринадцать

— Больше скажу, господин Морев. Цирк дважды жесток. Жесток по отношению к зрителям. Сколько бы увлекательного ни показывалось на манеже, в конечном счете зритель всегда унижен. Сравнивая себя с артистами цирка — сильными, ловкими, красивыми, — он горестно убеждается в собственной физической неполноценности: слишком вялые мускулы, слишком расслабленное тело... Почему же, униженный цирком, приходит он опять и опять? Здесь вторая жестокость. Да, не в пример находящимся в зале, цирковой артист прекрасно сложен, совершенен в каждом своем движении. Но за это превосходство он должен расплачиваться опасностью работы, постоянным и неизбежным риском... О, я-то знаю цирк!

— Вы еще не видели нашего цирка, — напомнил Морев.

— Вашего? Понимаю: вы имеете в виду «Цирк Москвы». Конечно, звучит по-рекламному громко. Но не больше. Географических, политических, каких угодно других границ цирк не знал и не знает. Тринадцать метров манежа — вот его единственное мерило!.. За долгую жизнь я побывал во многих, очень многих странах. Видел самого разного зрителя. Разницы, однако, не увидел. Каждый зритель мечтает об одном и том же: вытянуть счастливый билет — счастливый для себя, роковой для артиста. Увидеть, как артист сорвется, упадет, разобьется. Каждый в зале жаждет стать очевидцем несчастья, сладостно пережить сильнейший этот момент. Вслух, быть может, не признаются, но ожидают именно этого... О, я-то знаю: везде одинаков зритель!

— Вы еще не видели нашего зрителя, — вторично напомнил Морев.

Он и сейчас — даже сейчас — продолжал собой владеть: не повысил голоса, не изменил сдержанному тону. И все же, кинув короткий взгляд, Дезерт не мог не уловить предельное внутреннее напряжение собеседника и понял — дальше играть в откровенность нельзя.

— Полагаю, на этом мы можем закончить, господин Морев, — сказал он, точно пробуждаясь или, напротив, уходя в непроницаемо глухую раковину. — Вы были весьма любезны, и мне остается...

— Не стоит благодарности, — ответил Морев; резкая складка, прорезавшая лоб, никак не вязалась с учтивой улыбкой. — Тем более, господин Дезерт, вам еще многое предстоит у нас увидеть!

4

Три месяца подряд — аншлаг в аншлаг выступал Кириан в Московском цирке. Битковые сборы могли бы продолжиться и дальше. Однако нельзя было обижать цирковую периферию: ей тоже не терпелось увидеть замечательного иллюзиониста. И еще имелась причина. В двери столичного цирка все настоятельнее стучалась новая программа. Кстати, в афишах ее так и назвали: «Новое в цирке».

Программу эту Дезерт смотрел на второй день после своего приезда. В ложе с ним вместе находился управляющий Союзгосцирком, а также Игнатий Ричардович Порцероб: он был режиссером-постановщиком представления и, чувствуя себя хозяином, всячески старался занять Дезерта. Уверенным знанием иностранных языков Порцероб не обладал, но зато изъяснялся с удивительной экспансивностью жестов и интонаций, не раз перебивая переводчика — тот сидел во втором ряду, позади Дезерта.

— Мне очень приятно, господин Дезерт, показать вам новую программу нашего цирка. Программа обширная, разнообразная, и надеюсь, что она...

— Мне будет интересно посмотреть, — откликнулся импресарио. Тон был сдержанным, но это ничуть не обескуражило режиссера.

— Сейчас вы сами убедитесь, господин Дезерт. Некоторые из номеров я бы отнес к самому высокому классу.

Управляющий укоризненно покосился на Порцероба: к чему такое предуведомление? Программа и в самом деле шла с успехом, получила признание и зрителя, и печати. Тем более не было нужды саморекламно забегать вперед.

— Мне будет интересно, — сухо повторил Дезерт.

В кресле он сидел неподвижно, прямо, лишь короткими кивками головы подтверждая, что слышит переводчика. Не изменил он позу и тогда, когда, вслед за оркестровым вступлением, на манеже развернулся пролог.

Вся в цветах — и вместо снастей цветочные гирлянды — выплыла ладья, на палубе которой играли музыканты. Они исполняли песню о красивом и мужественном цирковом искусстве, и артисты, со всех сторон сопровождавшие ладью, громко подхватывали припев песни, а коверный клоун — самый веселый из клоунов — дирижировал сверху, с мачты, взмахивая подзорной трубой, встряхивая длинными льняными волосами. Потом водрузил трубу на мачту, и она вдруг задымила, как пароходная. Взялся за спасательный круг, и он вдруг сделался рулевым колесом. Басисто прогудев, набирая скорость, пароход-ладья направился в дальнейший путь.

«Эффектное начало! — подумал Дезерт. — Но это ведь еще не настоящая цирковая работа. Посмотрим, как дальше развернется программа!»

«Новое в цирке» — анонсировали, предвещали, обещали афиши. Какая же, однако, подразумевалась новизна? Новизна артистических имен или же новизна цирковых находок — трюков, комбинаций, аппаратуры?