На скамейке возле Нотр-Дам

Подошел официант со своим блокнотом. Выбор был между луковым супом и салатом с копченым лососем. Все-таки Мари заказала суп и подумала: а интересно, Валерий пробовал когда-нибудь настоящий луковый суп? Наверное, нет. Лулу опять тявкнула. Ах, да. Мари поняла, что Лулу хочет ветчины.

Молодой священник допил свой кофе, взял газету и ушел. Луковый суп не обманул ожиданий. Порцию ветчины она и Лулу разделили поровну. Бокал красного вина выпила одна Мари.

– Что-нибудь еще? – спросил подошедший официант.

– Нет. То есть да. – Мари не хотелось возвращаться домой. – Чашку кофе.

– А для собачки?

– Конечно, – сказала Мари. – Принесите еще печенье.

– Счастливая собачка! Живет у такой красивой хозяйки, – официант кокетливо сделал «козу» в сторону Лулу. Мари улыбнулась. Приятно все-таки, что кто-то замечает тебя, пусть даже, может быть, по долгу службы.

С печеньем они расправились быстро, пора было уходить. Сквер перед Мари выглядел волшебно. Она так любила вечерний Париж!

Спала Мари в эту ночь плохо – то собака прижималась к ней слишком тесно, то ветер колыхал штору. Но самое главное – как только Мари закрывала глаза, она будто снова видела в темноте машины лицо Валерия и слышала его слова: «Мари, мне нужно обязательно вас увидеть…»

А вот о чем она действительно не подозревала, так это о том, что происходило со мной и Леной во время ее таких безмятежных посиделок в кафе.

* * *

Любой бы заплакал на Ленином месте. Что за несправедливость? За стенами гостиницы кипел своей жизнью вечерний Париж, а ее, словно непослушную девочку, засунули в комнату и сказали: «Иди, отдыхай!» Лена, жизнь которой была прямолинейна до ужаса – школа, университет, работа, мама и немногочисленные подруги, сейчас чувствовала себя обманутой, как пятиклассница. Ее привычный, прямолинейный мир рушился на глазах. Как человек справедливый, она не могла не чувствовать двойственность положения: да, с ней поступили несправедливо, но ведь и она не во всем была честна. Что означали эти ее перемигивания с Сержем Валли? Только одно – он ей нравился. И в этом была безнадежная правда. Оказывается, нелегко быть честной с собой. А тут еще жених куда-то свинтил. Она ведь искренне волновалась за него во время его полета, а он… Лена была рассудительной по природе, но вот сейчас рассуждать не могла. Все было плохо! А почему так получилось – откуда она знала?

Лена содрала с головы свою пеструю косынку, выпросталась из рукавов моей куртки. Оттолкнув куртку в сторону, Лена закрыла лицо руками и зарыдала в голос. Вот такой оказалась наша поездка в Париж – мы рыдали обе. Это ли не фарс! Но Лене, в отличие от меня, было немногим больше двадцати лет. Она не испытала особого счастья в жизни, но и особенных горестей еще тоже не испытала. Ее организм брал свое. Проплакавшись, она почувствовала, что хочет есть. Все хотели есть в этот вечер, но оказалось в конце концов, что легли спать голодными только я и Серж Валли.

Итак, проплакавшись, Лена захотела есть. Она еще полежала немного, потом сняла кроссовки. Так и есть – ноги немного распухли. Она решила сделать ступням прохладный душ. Стало легче. Она немного походила по номеру, повесила мою куртку в шкаф. Подумала и надела свой старый коричневый кардиган. Посмотрелась в зеркало. Конечно, кардиган выглядел уже не модно, но удивительно – он вдруг своим теплом придал Лене силы.

– Да плевать я на все хотела! – сказала она, всунула ноги в туфли – после ванны они вошли сразу же, и решила пойти куда-нибудь поужинать.

На Больших бульварах находятся десятки кафе, но ближайшим к нашей гостинице оказался крошечный китайский ресторанчик. Лена, поколебавшись, вошла внутрь. Как было удивительно, что на третий день пребывания в Париже ей вдруг захотелось, чтобы в ресторанчике с ней сидела я – странная женщина, с которой она почти не разговарила на работе. Судьба порой выкидывает с людьми подобные штуки. А с кем еще сейчас могла бы поужинать Лена? Жених уехал. С Мари? Когда она вспоминала о тетке, на сердце накатывалось тяжелое чувство. Зачем мама вообще звонила ей? И хотя внешне Маша вела себя безупречно, Лена интуитивно чувствовала – что-то происходит, но она не могла понять – что.