На скосе века

Всё о мёртвой воде. А нельзя ли про воду живую?Не у всех ведь душа умиленья и страха полна.Социал-демократия в ритме другом существует,Ибо поступь истории чувствует только она.Есть научное зренье. Его ей ничто не затмило.Будет братство рабочих, придёт, нищету истребя…А терзания духа — агония старого мира.Пессимизм — это он. Это он, как он видит себя.Он уверен, что близится хаос… Но ей-то понятно,Что не хаоса — творческой бури слышны голоса.Да! Ему это страшно. Но ей это только приятно —Это ветер истории дует в её паруса.Но довольство вползает в квартиры рабочих, как мебель.И во многих квартирах в почётном углу на стенеДва портрета висят. Оба «унзере» [11]. Кайзер унд Бебель.Друг на друга глядят и скучают вдвоём в тишине.Что ж!

Забавная глупость. К ним буря ещё подберётся.Но терпенье! К нему непрерывно взывают вожди.Чем не райская жизнь? Верить в цель… рваться к цели… бороться…А последний рывок ощущать далеко впереди.Мирно движется век. Происходят в рейхстаге дебаты,Уясняются истины, жить без которых нельзя.И на месте законном шумят социал-демократы,Возраженья внося и гармонию тоже внося……Это — времени дух. Всё культурно. Пока — нетревожно…Где им взяться, тревогам? Устойчиво чист небосвод…Младший Либкнехт пугает войной. Но война — невозможна.Как теперь воевать, если есть на земле пулемёт?!Дипломаты скандалят. Но вряд ли им хочется драться.Это бред. А найдутся безумцы — и то не беда.Социал-демократия — воля рабочего братства —По природе своей не допустит войны никогда.

Это вера и смысл. И по-прежнему лозунги броски.Но взрослеют вожди, и глаза им не застит туман.Понимает всё явственней нужды империи Носке.Государственный такт проявляет Филипп Шейдеман.Это страсти кипят. Незаметней они, и исконней,И хитрей, чем идеи… Да, братство! Конечно! Но всё ж —Надо честно сказать — у Германии мало колоний.По своей доброте опоздала она на делёж.Доброта — это слабость немецкая. Сколько — о Боже, —Неудач, поражений, стыда натерпелись мы с ней…Между прочим, рабочим колонии выгодны тоже:Чем беднее страна, тем живут они тоже бедней.Это стыдные мысли: всемирно рабочее дело.Но такой нынче воздух — попробуй прожить не дыша…Нет! Идеи всё те же. Лишь помнить о них надоело,Словно жаждет разминки забредшая в дебри душа.Словно хочется мыслить, как люди, уйти из-под властиСхем всеобщего счастья.

Упиться полётом минут.Нет! Идеи на месте… Но ими не заняты страсти —Страсти жаждут свободы, и жвачку они не жуют.Страсти жаждут свободы и мысль побеждают упрямо.Пусть устои трещат, но страшнее банальность судьбы.Бога нет — и пускай. Раздеваются весело дамы.Футуристы вопят, и кубисты рисуют кубы.Это «Я» проявляется. «Я» без границы и цели.«Я» без формы и смысла. Какое и в чём — всё равно.Нету взлёта — в паденье. Любовь не даётся — в борделе.В воровстве и в художестве выхода ищет оно.Жажда творчества… Творчество… Творчества! — всем его мало.Будет битва за творчество — так этой жаждой полны…Всюду творческий дух… Чутко дремлют в штабах генералыИ, скучая без творчества, ждут объявленья войны…Только ждать им недолго… Обиды всё гуще теснятся…Есть ещё осторожность, но страсти плотину прорвут…И тогда отдадут все орудья обиженных наций —

Человеческой глупости четырёхлетний салют.И тогда заорут. И возникнут орущие братства:На Берлин! На Париж! В освежающий гром канонад…Кто оратор — спроси. Всё смешалось. Нельзя разобраться.Декадент? Монархист? Либерал? Социал-демократ?Все уставшие «Я» успокоились. Все — патриоты.Сметены тупики. Жизнь ясна, и природа ясна.Необъятные личности жаждут построиться в роты…Кто оратор? — спроси. Всё равно. Ни к чему имена.Он из братства орущих, готовых под пули по знаку,Он в толпе растворён. Но на время. В назначенный срокПред таким же, как он, человеком, идущим в атаку,Перед смертью своей он окажется вновь одинок.Будет воздух синей, чем всегда, будет небо бездонней,И, покуда совсем для него этот свет не погас,Будет глупо звучать: «У Германии мало колоний».И нелепо звучать — «Незажившая рана — Эльзас».