На службе у Изгоя

И все же первые пять переходов запомнились мне лишь с лучшей стороны – последними солнечными днями осени да дружеской компанией Георгия и остальных дружинников. Как я и думал, мы накоротке сошлись с Еремеем, тем самым воином, кому спасло жизнь мое вторжение в этот мир. Достаточно было поесть каши из одного котла да ночь поспать у одного костра, чтобы уже на следующее утро дружелюбно друг другу улыбаться. Затем последовала пара совместных походов в лес за валежником да пушистыми хвойными лапами – дружинники ложатся на них спать, застелив потниками и уложив под головы седла. И вот Еремей становится вторым в дружине человеком, с кем я пока неумело пытаюсь объясняться на древнерусском.

Но все равно первый человек, с которым я общаюсь, – Георгий. Практически всю поездку я провел рядом с десятником на передке замыкающей колонну телеги, управляя впряженной лошадью. Это оказалось совсем не трудно: жеребцы-тяжеловозы монотонно идут друг за другом, и, слава богу, никаких происшествий вроде соскочившего колеса или поломанной оси в пути не произошло.

Что же касается языковой практики, то я старался почаще общаться с Георгием и именно на древнерусском, пытаясь и собственные мысли на нем формулировать, и самому разбирать речь говорящего. Не сразу, но с каждым днем пути я говорил все лучше, а суровый и жесткий русич при ближайшем знакомстве оказался незлобивым и дружелюбным, улыбчивым парнем. По крайней мере, в те моменты, когда десятник позволяет себе расслабиться. К моему удивлению, Георгию исполнилось всего двадцать пять весен, как тут говорят, то есть он на каких-то два года старше Андерса! Да и меня заодно.

Я аккуратно выспрашивал у десятника о Ростиславе Владимировиче, истинном новгородском князе. Дружинник меня не разочаровал: отец изгоя, Владимир Ярославич, пользовался как у народа, так и у дружины большой любовью и уважением. Он был их князем, от начала и до конца новгородским. Многие помнили его успешные походы на ямь[42], войну с Византией[43]

и потому поддерживали притязания сына на наследование отцовского удела. Тем более что теперь Великим Новгородом правит даже не князь из рода Рюриковичей, не один из родственников Ярослава Мудрого, а всего лишь киевский ставленник-посадник! Многим такой расклад пришелся не по душе. Особенно же учитывая, что именно с Новгорода началась Русь, именно Новгородом правил Рюрик, именно новгородские воины завоевали киевский престол вначале для Владимира, а потом и для Ярослава!

А кроме того, Ростислава Владимировича в походе на Тмутаракань сопроводили новгородский герой воевода Вышата да еще один знатный новгородец, Порей, что опять же добавило мятежному князю привлекательности в глазах местных. И то, что он бежал из Волыни и силой занял княжество, здесь, как оказалось, уже известно…

Одним словом, князь-изгой для Георгия был своим в полной мере, и мое робко высказанное желание податься к нему на службу он всецело одобрил. Правда, когда я предложил пойти вместе, десятник лишь весело рассмеялся, объяснив, что человек он семейный, двое малышей его дома ждут, а третьего жена в животе носит, и на дальние походы он не горазд.

Но, несмотря на отказ Георгия, духом я не пал, ведь решился вопрос с моим дальнейшим наймом. Как я понял со слов десятника, мои обязательства младшего дружинника истекали по прибытии обоза в Новгород. Мне даже пообещали выдать четверть гривны жалованья – конечно, не бруском серебра, а мелкими рублеными вырезками из серебряных дирхемов азиатской чеканки. Совсем немало, учитывая, что боевого коня можно купить за три полновесные гривны, а за десять – полный набор оружия и конскую сбрую. На первое время продержаться хватит, а уж там я наймусь в охрану к кому-нибудь из купчин, следующих на юг. Главное же, что никто не собирается включать меня в дружину насильно, и моя попытка уйти на юг в любом случае не будет расценена как дезертирство.

Это утро выбилось из колеи погожих деньков пронизывающим холодом от обильно выпавшей на рассвете росы да густым туманом. Последний укрывал землю едва ли не целый час после подъема. Но и после, когда он уже рассеялся, серая хмарь свинцового, темного от туч неба будто бы повисла над нашими головами. Сильного дождя пока не было, но и короткая морось, дважды накрывающая обоз, заставила насквозь продрогнуть – казалось, что стеганку под кольчугой можно отжимать.

А еще этот день от череды прочих отличает какое-то гнетущее, давящее ощущение.

Ожидание беды.

И хотя сам я пытаюсь мысленно гнать от себя это чувство, стараясь думать о том, что вызвано оно лишь непогодой, тревога не уходит, а лишь усиливается. Сосредоточенные взгляды десятника, бросаемые по сторонам, смолкшие разговоры, нервозность начавших вдруг брыкаться лошадей… Все это откровенно пугает.