На суровом склоне

Из обширной картотеки выдвигается ящик с наклейкой: «Лица, состоящие под негласным надзором полиции». Натренированная рука чиновника быстро находит нужное: карточку с «данными преступника»: «Курнатовский Виктор Константинович, дворянин…» В конце записи: «Осужден — см. дело…» Карточка изымается из ящика, вставляется в другой ящик с наклейкой: «Стол розыска». Заполняется розыскная ведомость: преступник уже не впервые в бегах. В «деле» — прежние розыскные ведомости, уже погашенные. Заполняется новая. Приметы… Особых примет нет. «Рябой»? Прочеркивается: нет, не рябой. Лучше бы, конечно, чтобы рябой…

«Заика»? Прочеркивается. Нет, не заика.

Поди ищи на просторах империи государственного преступника без особых примет, не рябого, не заику, не хромого…

Но чего нет, того нет. Розыскной лист вступает в действие. Он возникает во всех жандармских управлениях государства, во всех пунктах, где обретается хоть один представитель мощной державы сыска. А где их нет? Разыскивается, разыскивается… Виктор Константинович Курнатовский, дворянин… сын статского советника… опасный политический преступник… Весьма опытен… Боевик. Вернее всего, вооружен… При поимке и задержании принимать меры предосторожности… Направить в распоряжение департамента полиции…

Разыскивается… Разыскивается…

Однажды ночью беглец подошел к одинокой заимке. Осмотрелся: у заплота торчали две сломанные ветки лиственницы, перекрещенные посредине: можно было заходить.

Он постучал. Открыл хозяин.

— Узнали? — спросил Курнатовский, сразу в этой чистой, просторной избе подумав о своем заросшем лице и обтрепавшейся одежде.

— Ждал, Виктор Константинович!

После неторопливого разговора хозяин протянул тонкий листок:

— Вот тебе припас.

Курнатовский с трепетом прочел старую дату: «26 февраля 1906 года». Дата стояла над обычным шрифтом набранным: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Он стал читать… «В «Открытых письмах товарищам рабочим» редакция отвечала на вопрос: «Надолго ли реакция?» И обещала:

«Грядущая весна несет с собою новую революционную волну. На этот раз будут мобилизованы и крестьянские резервы. Революция поднимается, обогащенная опытом, подкрепленная свежими силами… Подымается со всей той страстью и решительностью, которой ей не хватало раньше, которую воспитала в ней последняя кровавая расправа».

Да, да, были ошибки, и он так ясно видел их теперь…

Он подкрутил фитиль лампы и продолжал дальше читать… Обличения пособников реакции: помощника начальника депо, который нанимал шпиков, выдававших «крамольников»; конторщика Каргопольцева, служащего Дальнего Вокзала, который, желая выслужиться, возбудил вопрос о выселении из квартир семейств «неблагонадежных»; некоего Косенко, который ходит под охраной жандармов, указывая, кого следует арестовать, и уже является виновником арестов рабочих депо и служащих железной дороги…

«Когда наступает ночь, выползают из своих логовищ все гады, но с первым лучом света прячут свои гнусные головы».

…Знакомый разговор газеты с рабочим читателем, со всеми, кто внимает голосу справедливости.

Ночь проходила. Еще стояла тьма, но уже беспокойно светило на востоке предвестие дня.

Надо было уходить.

Сегодня было все иначе, чем всегда. Совсем по-молодому вскинул он котомку.

И хозяин попрощался не обычным «Прощевайте», а веселым, звонким, сибирским: «До свиданьица!»

Бухта Золотой Рог подковой лежит у подножия города. Город — это амфитеатр громоздящихся под самые небеса улиц. Он как бы опирается на огромную подкову залива всей своей многоярусной громадой. Если глядеть на Владивосток со стороны океана, город похож на гигантский многопалубный пароход. Палубы вздымаются все выше, блестят стекла тысяч иллюминаторов. Чистой голубизны небо победным флагом, никогда не сникающим, реет над трубами.

Город, выросший на склонах Орлиного гнезда и Тигровой горы, город моряков и воинов, рабочих-переселенцев со всех концов России, город тружеников и авантюристов.

Улицы, внезапно обрывающиеся крутым оврагом, неожиданно раздвинутые пустырем, уходящие прямо в залив со старым буксиром, застывшим у мола. С кипением шаланд, шампунок, джонок, окруживших плавучую развалину. Ночью портовые улицы темны и безлюдны. Моргает кривой фонарь на повороте. За закрытыми ставнями хибар, за плотно задернутыми занавесками угадывается бессонная ночная жизнь портового города.

В одном из глухих переулков, вблизи гавани, тремя оконцами смотрит на улицу харчевня.