На суровом склоне

И Богатыренко охотно рассказывал Антону о своем прошлом. Жизнь была пестрая, неровная, нелегкая. Человек шел, как будто описывая круги. Снова и снова начинал все сначала. Молодость провел беспокойную. Рано ушел в город на заработки, служил у купцов, плавал кочегаром на Азовщине, грузил суда в Новороссийске.

— В мои молодые годы ближе всего я познакомился с народниками. Случилось это еще, когда я жил в деревне, а студенты приходили к нам пропагандировать. Вообще к народническим теориям я отнесся с недоверием сразу, — говорил Андрей Харитонович, — я ведь сам из мужиков, и мне деревня никак не представлялась счастливой Аркадией, где волк пасется рядом с овцой. Может быть, я думал бы по-другому, если бы еще в ранней моей юности волчьи зубы не потрепали мою собственную шкуру. С двенадцати лет я батрачил у куркуля на нашей Полтавщине. И потому праздные мечтания о крестьянской общине меня не увлекали. А вот террористам я поверил. И знаете, решил: тут-то и проходит линия моей жизни. Главное, открылось какое-то поле конкретной и активной деятельности. И результаты ее, как нам казалось, следовали немедленно. Подходили мы к этому делу просто: подготовка — удар! — противник сметен с поля боя! Еще подготовка, еще удар — и второй уничтожен! Ну, понятно, неизбежны жертвы, об этом мы не то что не думали, но уж слишком заманчивая рисовалась перспектива: террором вынудить правительство на уступки. И за это не жаль было отдать жизнь. Дело, в котором я принимал участие, прошло, можно сказать, блестяще. Покушение удалось, и главные виновники сумели скрыться. Казалось бы, это должно было вдохновить нас на дальнейшую борьбу. Но тут появилась на сцене нетрезвая потрепанная личность, мелкая сошка, выгнанная за пьянство из охранки. И от этого субъекта мы узнаем, что в наших рядах был провокатор и что о покушении знала охранка. И допустила его. Почему, спросите? А тут действовали тайные пружины: один царский сатрап был заинтересован в том, чтобы убрали другого. Понимаете, какую роль во всем этом сыграли мы со своими благородными намерениями!

На многих из нас история эта произвела самое удручающее впечатление. И я долгие месяцы жил, как в тяжелом сне. Конечно, можно было рассматривать происшедшее как случайную неудачу. Но в том-то и дело, что неудача эта заставила меня, да и многих моих товарищей, пересмотреть свои взгляды. Знаете, как в известной игре в путешественники: доходите до определенного кружочка на карте и должны возвращаться назад, в исходную точку.

Скажу вам, состояние мое в те времена было отчаянное, бился я в поисках выхода, как муха об стекло. Может быть, и скатился бы в болото обывательского существования, занял бы свое место «средь ликующих, праздно болтающих, омывающих руки в крови»…

Помешали неожиданные события. Началось со случайного моего ареста на квартире одного из старых единомышленников. У меня был настоящий паспорт, и прошлую мою деятельность не установили. Все же с месяц я просидел в тюрьме. И вот здесь-то и встретил людей, к которым относился раньше с предубеждением, хотя и знал их мало. Знаете, в нашей среде существовало такое пренебрежительное отношение к тем, кто читает книжки рабочим и толкует Маркса. Путь этот представлялся нам чересчур длинным: «Доки солнце взойде — роса очи выест!»

Вы спросите, что меня толкнуло к этим людям? Не склонность ли бросаться из одной крайности в другую? Да, так оно вроде получилось.

Вышел я из тюрьмы с поручением от новых товарищей. Выполнил его. А через полгода провалился по другому делу. Доказательства у жандармов были слабенькие. Кончилось все высылкой за пределы губернии. Место жительства я себе выбрал сам. Просто вспомнил, что в Пулавах — завод племенного рогатого скота, вот этот самый, где я сейчас работаю.

Антон слушал жадно: как все было непохоже на его собственную судьбу. Словно шли люди с разных концов и встретились на развилке дороги в рассветный решающий час. День настанет — пойдут ли вместе или разойдутся, еще неясно.

Зима выдалась снежная, на редкость в Привислинском крае.

— Ура! Студенты бастуют! — кричали мальчишки на улицах, раскатываясь на заледеневших лужах.

Высшее учебное заведение в небольшом городке — на виду у всех жителей.

Хозяйки в наспех накинутых на голову платках, переговариваясь через забор, обсуждали дела своих постояльцев и провожали сердобольными взглядами пробирающегося по улице через сугробы профессора.

— Уж как они-то его в шоры взяли! Долой его, вон! — кричат. — Женщина наклоняется к самому уху соседки: — Мракобеса!

— Грех какой! — пугается соседка. — Куда ему, старому, деться! Снег чистить, что ли?

— Скажете! У него капиталу хватит и так прожить. А мой-то жилец не ест третий день, нынче и спать не приходил. Самая у них сейчас идет катавасия.

— Чего же им надо?

— Свободы слова! — выговаривает шепотом женщина и прикрывает концом платка рот, из которого вылетела дерзкая речь.

— Господи! Какой же им еще свободы? И так какие хотят слова произносят. Срам слушать!