На суровом склоне

— Вы что, меня проведать альбо гостя посмотреть? — без стеснения спросил Дымковский. — Знакомьтесь. Матка боска, куда от женщин денешься!

Бабушкин чинно поклонился.

— Да как же вам не совестно! — закричала бойкая Симочка. — Разве мы к вам и без гостей не приходим?

Антону хотелось поскорее разузнать, не привез ли Иван Васильевич новости. Но девушки увлекли Антона за собой в сени. Трунов, поджав одну ногу, как цапля, и засунув бороду в вырез жилетки, надетой поверх длинной ситцевой рубахи, раздувал сапогом помятый, нечищеный самовар.

— Это что за гадость? — набросилась на него Симочка. — И что вы такое, Трунов, выдумали? Где труба?

— В трубе вытяжной силы нету, — пробормотал Трунов, надевая сапог.

Девушки, оказывается, уже знали про Бабушкина всю подноготную.

— Просто непонятно, как женщины этого достигают, — высказался Антон.

Рассказывали, как Бабушкин ушел от полиции в Смоленске. Он работал там на постройке трамвайной линии. Специально приехавший шпик случайно натолкнулся на самого Бабушкина и, обманутый его благонамеренным видом, спросил у него, не знает ли он такого-то, назвав фамилию Бабушкина по паспорту! «А он уехал из Смоленска», — ответил Иван Васильевич и в тот же вечер действительно скрылся из города.

С особой, чисто женской заинтересованностью девушки сообщили, что Иван Васильевич женился «по безумной любви» на скромной работнице, имел от нее дочку, и маленькая девочка эта умерла в то время, когда мать находилась в тюрьме.

Потом пили чай с баранками. Нет, новостей Иван Васильевич не привез: изолировали строго.

— Видимо, подробности о Втором съезде будем иметь весной, когда откроется навигация, хлынут большие партии ссыльных.

— Весной, — проворчал Дымковский, — до весны, как это говорится, вся вода утечет.

Все засмеялись. Иосиф Адамович вечно перевирал русские поговорки. Он сидел на постели, держа блюдечко с чаем на растопыренных пальцах, лицо его пылало, глаза блестели. Поймав быстрый и уклончивый взгляд Бабушкина, Антон прочел в нем тревогу. Дымковскому-то и была всего страшнее эта весенняя вода.

Иван Васильевич тотчас переменил тему разговора. В Сибирь для обследования политической ссылки Плеве послал фон Валя. Того самого фон Валя, который в бытность генерал-губернатором в Вильно приказал высечь розгами рабочих, участников первомайской демонстрации в 1902 году.

Валь проявлял усердие: в результате поездки был отстранен от должности военный губернатор Восточной Сибири Пантелеев. Плеве назначил начальником края графа Кутайсова. Как своему человеку, издавна ему преданному, Плеве ему обещал: «Всякое превышение власти покрою, а послабления не потерплю». Кутайсов воспользовался этой «установкой» широко, с размахом…

Вступив в должность, тотчас взялся за сочинение циркуляров; они имели одну цель: зажать в железные тиски политическую ссылку.

— Направляясь в Сибирь, едва, говорили, вошел в свой вагон, с порога стал диктовать драконовы законы насчет ссыльных. До вас они пока еще не докатились, — сказал Бабушкин.

— Как — не докатились? Ко мне уже три раза ночью пристав являлся проверять, не удрал ли, — сказал Антон.

— Ну, видимо, это еще цветочки, — продолжал Бабушкин. — Кутайсов рассуждает так: до сих пор революционеры в ссылке находились, так сказать, в революционном отпуске. С этим надо покончить. Кого не сломила тюрьма, жестокие условия, оторванность от родных мест, сломит бесчеловечный режим. В этом есть своя логика. А для нас это значит: продолжение борьбы здесь другими средствами.

— Какими? — спросил удивленный Костюшко.

Бабушкин ответил просто:

— Не знаю. Я еще не продумал всего. Только мне кажется, что нам придется вернуться к активным формам протеста.

Он сделал нажим на слове «активным», и Костюшко отметил про себя, что Бабушкин сказал «вернуться». Оговорился он? Или он думал о трагедии, разыгравшейся в этих же местах пятнадцать лет назад? Тогда с протестом выступили ссыльные народовольцы, выступили жертвенно, стихийно, безрассудно, зная, что будут уничтожены.

Бабушкин, конечно, имел в виду организованное выступление, но в какой форме?

Костюшко не удалось продолжить разговор: за перегородкой кто-то сильно хлопнул дверью, послышался начальственный басовитый голос, покашливание. На пороге показался маленький старичок — пристав, которого ссыльные прозвали за сладкие речи Златоустом.

Златоуст произнес приветливо:

— Добрый вечер, господа.

Никто не ответил.

Со вздохом он уселся на стул и принялся закуривать. В наступившей тишине было слышно, как за перегородкой топчутся с мороза стражники. Пристав обвел всех добродушным взглядом слезящихся от ветра глаз и предложил:

— Попрошу всех господ ссыльных разойтись по своим квартирам.

Он выпустил дым, пожевал губами и добавил:

— Собрания не положены-с.

— У нас не собрание, а обыкновенное чаепитие. Пришли проведать больного товарища, — сказал Костюшко.

— Все равно не положено-с, — Златоуст потрогал по очереди все пуговицы своей шинели, — прошу разойтись.

— А мы не хотим расходиться, — сказал Бабушкин без вызова, спокойно.