На суше и на море. 1962. Выпуск 3

— Ваша оценка пройденного расстояния была все-таки очень приблизительной!

— Конечно! Тем более, что ночью я убирал парус, опускал мачту и ложился в дрейф. Впрочем, я не подвергался никакому риску. На востоке была Европа, о ее близости меня предупредило бы обилие птиц; кроме того, около берега всегда ходит множество судов, между Англией и Гибралтаром. Но корабли я встречал и вдали от берегов.

Среди них и был этот турок.

Тринадцать дней стояла хорошая погода, на четырнадцатый задуло сильнее, я привел к ветру, опустил мачту и выбросил плавучий якорь. Все шло хорошо, как вдруг набежала волна, которая испортила остатки моего хлеба, намочила уголь и даже часть смыла за борт.

— Уголь?

— Конечно! Должен же я был готовить себе пищу. Об этих керосиновых штуках мы даже не слыхали, и все равно они слишком дороги. Да к тому же я боялся пожара в море; я часто слышал о сгоревших кораблях, и гореть в одиночку мне совсем не хотелось.

Еда у меня была простая: яичница на свином сале и вареное мясо. Когда кончилось топливо, я ел яйца и сало сырыми. Сухари размачивал прямо в море. К тому же у меня были фрукты и пресная вода, которую я разбавлял ромом.

Так вот о турке.

Опять наступила хорошая погода, и я продолжал свой путь, пользуясь превосходным западным ветром. Внезапно с наветренной стороны на горизонте появились паруса трехмачтового корабля, который стал быстро приближаться ко мне.

Я был доволен возможности узнать свое положение и стал подавать сигналы. Сначала мне показалось, что меня не видят, но корабль был приведен к ветру, лег в дрейф и остановился. Это был очень трудный маневр, и команде пришлось поработать. Я сразу же сделал поворот и начал приближаться к ним, подумав, что капитан молодец. Он, наверно, принял меня за потерпевшего кораблекрушение. К сожалению, как вы знаете, парусники с прямым вооружением при попутном ветре весьма неохотно останавливаются в таких случаях. Очень часто капитан делает вид, что ничего не видит. А это, наверно, какой-нибудь янки…

Черт возьми! Приблизившись, я рассмотрел матросов и капитана и так испугался, что хотел только одного — как можно быстрее скрыться. Вид у них был ужасный: одежда матросов состояла из какой-то рвани, головы у всех, в том числе и у капитана, были обмотаны отвратительными тряпками. Вдруг меня осенило — ведь это же тюрбаны. Значит, они мусульмане. В страхе я вспомнил рассказы о мавританских пиратах. Они догонят и схватят меня. Конечно, это было глупо, в паше время никто не занимается морским разбоем на трехмачтовом барке посреди Атлантики. К тому же я представлял собой довольно жалкую добычу. И все-таки я туже выбирал шкот, моля бога, чтобы он помог мне уйти от-них.

Неожиданно капитан окликнул меня на ужасном английском языке, но довольно ясно:

— Хо! Не бойтесь! Мы спасем вас!

— Спасете? Но я ведь не потерпевший кораблекрушение. Я совершаю переход через Атлантический океан. Вы можете сказать, где я?

Капитан в тюрбане был поражен. Матросы, собравшиеся у поручней, смотрели то на меня, то на своего начальника. Очевидно, они не понимали по-английски.

По знаку капитана один из них пошел на ют и поднял на гафеле бригантины красный флаг со звездой и полумесяцем. Турки! Мне хотелось смеяться: встретить здесь турок!

Палуба была загромождена бочками, груз довольно мирный. Я изменил курс и вышел к бригантине под ветер, почти к самому ее борту, где море было спокойнее.

Этот турецкий капитан казался добрым малым, лицо у него было веселое, хоть и черное, как бочонок из-под рома, на нем выделялись огромные седые усы.

Я с большим трудом объяснил турку, что впервые в истории совершаю одиночное плавание через Лужу.

Наконец, он ответил мне, употребляя слова, по которым можно было понять, что ему не раз приходилось бывать в американских портах:

— Все янки чудаки, а ты больше всех. Я думаю, тебе не очень удобно. А впереди по меньшей мере еще месяц, если море не проглотит твою игрушку. Но она плывет; ты показал, на что способен. Я помогу тебе. Мой корабль идет быстрее, и он удобнее. Мы возьмем тебя вместе с лодкой. Подходи к борту.

Ничего не понимая, я молча смотрел на него.

— Поторапливайся, парень, — продолжал он, — я не могу ждать часами. Не бойся, никто ничего не узнает. Мои мусульмане не понимают ни слова по-английски, они думают, что ты с погибшего корабля. Мы возьмем тебя. Ты поможешь работать с парусами. Недалеко от европейских берегов мы высадим тебя в море, отдохнувшего, с продуктами и водой. Ты поплывешь во Францию или Англию, мы — прямо в Турцию; никто из нас даже не вспомнит о тебе. Ну а руми[62] не читают турецких газет, если когда-нибудь в них и напишут о «потерпевшем». Давай, поторапливайся…

Вот так штука!

Я развеселился и ответил ему:

— Как ты думаешь, почему я переплываю совсем один Лужу? Чтобы доказать, что мы, янки, способны на все. Сделав как вы говорите, я ничего не докажу. Спасибо, но я иду дальше. Скажите только мое положение.