На суше и на море - 1962

В первой же двери он наткнулся на группу наших бойцов. Те задержали его, а когда он оказал сопротивление, пустили в ход оружие. Француз был убит наповал. Сколько я ни проклинал виновников случившегося, сделанного не воротишь.

Было ясно как дважды два, что, если крестьянин не вернется в город, скоро к нам пожалует рота парашютистов.

Взводу пришлось срочно очистить усадьбу, чтобы не подвергать опасности жизнь батраков. Труп мы бросили в ручей так, словно человека подстрелили по дороге.

По лестнице-стремянке через люк в потолке я забрался на чердак и, не разгибая спины, притаился там. В течение трех часов свирепствовали парашютисты в усадьбе. Все было перевернуто вверх дном, слышались вопли и стоны избиваемых. Когда каратели ушли, наш крестьянин крикнул мне: «Эти твари убрались!» Но я продолжал сидеть, словно аршин проглотив. Крестьянин заглянул в люк, недоумевая, в чем дело. «Эти твари убрались», — снова повторил он.

— Вот уже несколько часов, как я сижу с одной из них, — пробормотал я сквозь зубы. — Дай мне дубинку.

Потом я ударил и убил гадину длиной в руку. Когда я дотронулся до лба, он был весь в поту.

— Но не требуйте от Ларби, чтобы он вам сказал, что это была за тварь, — говорит мне Си Мустафа по-немецки.

— А почему бы и нет?

— Змей либо убивают, либо бегут от них, но никогда не разглядывают. Таков обычай, — отвечает он.

Капитан уже прощается с командиром взвода.

— Bonne chance![39],—говорит он приветствие, которым здесь принято напутствовать каждого бойца.

Когда мы снова садимся на коней и выезжаем на плоскогорье, из зарослей альфы выпархивают целые стаи куропаток и, словно темно-серые облака, стелются над степью. Ветер равномерными порывами колышет пучки жесткой упрямой травы — альфа поет.

ЖАЖДА

Мне отчетливо послышался какой-то всплеск. Но кругом тишина. Над мокрыми палатками ползет серая мгла. На спящих вповалку людях тяжелые от сырости одеяла.

Ветер все еще не утих и гнет к земле густые пучки альфы, растущие по краям брезента между колышками. Надувая полотнище, ветер образует щели шириной в палец, а то и в целую руку и через них свободно гуляет по палатке.

Одеяла, шинели, оружие, каждый клочок земли — все покрыто красновато-коричневой пудрой, словно их за ночь кто-то присыпал молотой корицей.

Теперь я снова слышу всплеск, на этот раз прямо за собой. Сквозь щели виднеются спутанные передние копыта осла. Они с хлюпаньем бьют о мокрую землю, словно требуют, чтобы та укрыла их от дождя. Пара патаугас[40], покрытая засохшей грязью, с чавканьем утопает в жирной глине. Копыта семенят, делают пируэт и исчезают. Из отпечатков копыт образуются маленькие уродливые лужицы.

* * *

Вода!..

Лишь только прошедшей ночью первые капли забарабанили по сухой земле, разговор завертелся вокруг этого слова. Как всегда по вечерам, в палатке командира взвода собрались свободные от караула муджахиды, чтобы погреться у костра за чашкой чая. Я подозрительно заглядываю в свою, где, словно тысяча водяных блох, танцуют и кружатся мельчайшие красноватые песчинки. Капитан Ларби уже выпил. Тогда и я отхлебнул чай, полагаясь на его пятилетний партизанский стаж.

Песок с вечера кружился над плоскогорьем, шуршал по альфовым циновкам, хрустел на зубах. На дюнах он завихрялся в небольшие смерчи и красноватой завесой стлался по равнине.

— Буря, — послышался чей-то голос.

Он имел в виду песчаное облако, которое бойцы сделали своим союзником, используя его для прикрытия транспортных колонн и перегруппировки войск, пока французы сидят взаперти в своих опорных пунктах.

Ураган нагрянул с сумерками; к счастью, он задел нас только краем. Дождь лил как из ведра. В несколько минут твердая как камень почва превратилась в трясину. Муджахиды были довольны.

Усатый боец прихватил с собой к огню даже флейту. Другой принес кастрюлю и перевернул ее. Теперь все слушали ветер, ливень, флейту и ритмичную дробь импровизированного тамтама.

— Лучше слишком много воды, чем слишком мало, — сказал капитан, пока усатый переводил дух. — Это поймет только тот, кто познал жажду. Однажды мы оказались втроем в Сахаре. У нас был небольшой бочонок с водой, который мы, чередуясь, несли на перекладине. Мы уже шли три дня, когда один из носильщиков — это был семнадцатилетний паренек — споткнулся. Бочка ударилась о камни и раскололась надвое. Нам не удалось спасти ни глотка.

Вы видели, как рыба, выброшенная на сушу, ловит воздух? Эта картина неотступно стояла в моем воображении. И с каждым днем рыба все росла, и я все отчетливей видел ее залитые слезами глаза и широко раскрытый рот. Мы спешили добраться до цепи холмов. Старший из нас уверял, что там мы найдем кочевников и колодцы.

На второй день — жара стала невыносимой — мы решили передохнуть и выступить рано утром, чтобы за один переход, маршем-броском, достичь холмов.

В то время как мы торопились из последних сил, паренек вдруг остановился и крикнул: «Слышите, как собаки лают?»