На суше и на море - 1963

И старик не выдержал. Однажды рано утром, когда еще пастушата с песнями гнали коз на горные пастбища, он собрался в дорогу. Но дрожащие ноги подвели его. И когда солнце уже стояло высоко, он все еще не прошел и полпути к храму. Пракаш, кряхтя, устроился в тени большого дерева и вытащил свою трубку. И тут он увидел молодого парня в насквозь пропыленной гимнастерке, пробковом шлеме и тяжелых ботинках с острыми шипами. Парень, вытирая потное лицо носовым платком, подошел к старику, сбросил с плеч тяжелую брезентовую сумку и, одернув прилипшую к лопаткам гимнастерку, сложил на груди руки ладонями внутрь.

— Намастé, отец, — произнес он традиционное приветствие.

Всматриваясь в незнакомца, старик пожевал деснами и медленно ответил:

— Намастé. Я вижу, ты устал. Садись, отдохни.

— Спасибо.

Парень стащил с себя пробковый шлем и положил его рядом на землю. Такие шлемы Бир Пракашу приходилось видеть на головах чиновников ангрезов[9]. В прежние времена ангрезы часто наезжали в долину Кангры. Пустыми холодными глазами смотрели ангрезы на горцев, и непонятно было — видят они их или нет. Но этот парень, хоть и носил такой же шлем, был свой — индус.

Парень молчал. Он с наслаждением затягивался дымом сигаретки и посматривал по сторонам. Волосы у него были черные, как вороново крыло, руки крепкие, и весь он был налит силой и здоровьем.

Бир Пракаш долго смотрел на него, но мало-помалу погрузился по привычке в воспоминания. Мысли его витали где-то далеко-далеко. Трясущаяся рука, обтянутая блестящей тонкой кожей, едва удерживала трубку. Он что-то беззвучно шептал иссохшими губами.

Всю жизнь Бир Пракаш пас коз. И кто знает, сколько дней провел он со своим стадом в окрестных горах. Он снова увидел себя молодым и сильным.

Позвякивая колокольчиками, мирно щиплют траву разбредшиеся по склонам козы. В бездонном голубом небе, широко раскинув могучие крылья, царственно парят грифы. Вдали синеют горы, похожие на мудрых старцев в белоснежных тюрбанах. Но Бир Пракашу нет дела до этой красоты. Его неотступно преследует одна и та же мысль — дома нет денег, и, как видно, придется снова идти к сахукару — ростовщику — в Джаваламукхи. Латтанвали Дэви почему-то всегда обделяет его своими милостями. Вот если бы в этом году пришло больше паломников из Нижней Индии, то можно было бы поправить дело, сдавая дом пришельцам для ночлега и оказывая им мелкие услуги.

Особенно много людей идет в Джаваламукхи, когда в Нижней Индии случается какая-нибудь беда. Не придет в положенный срок муссон — не жди, пахарь, урожая. Солнце испепелит нежные рисовые и пшеничные всходы, а над выжженными, растрескавшимися от солнечного жара полями затанцуют, словно злые ракшасы, пыльные вихри. Пересохнут реки и колодцы. Стон стоит тогда по всей Индии, а у храма Латтанвали Дэви собираются толпы крестьян. Они несут к алтарю монеты, щепотки рису, бананы, кокосовые орехи и бросают эти скромные дары в пламя. Помоги, Латтанвали Дэви! Спаси от голодной смерти! И гимны паломников напоминают голодные стоны.

Но и в урожайные годы немало бед обрушивается на головы бедняков: болезни, немилости господ, неудачи. Сахукарьг, паучье племя, сосут из человека последние соки, и нет на них никакой управы. Тут бессильна и сама Латтанвали Дэви. Сахукары хитры. Их подношения богине всегда сладки и обильны. Может быть, поэтому она охотнее слушает их молитвы, чем просьбы бедняков.

Старик вспоминал прошлое. Словно стебли тростника, тянущиеся к солнцу, выросли его дети, а потом и внуки. Все разбрелись кто куда в поисках работы, хлеба. Только он, как старый корень, упорно цепляется за родную почву. Куда уйдешь из своей долины, где прожил всю жизнь, где жили и умерли его деды и прадеды? Да и не хотелось уходить от Латтанвали Дэви, должна же она помочь и ему когда-нибудь. Но иногда в голове Бир Пракаша рождались кощунственные мысли. Ему хотелось упрекнуть богиню в несправедливости. Пусть она не была милостива к его дедам-прадедам и ему самому. Но почему не оделить ей хотя бы кусочком счастья его детей и внуков?

— Прости, отец. Давно ли ты живешь тут?

Бир Пракаш, вздрогнув, очнулся от невеселых дум. Прервалась цепь воспоминаний, и он снова увидел знакомую долину, вершины гор, сияние золотых куполов храма, сидевшего рядом молодого парня.

— Давно ли я живу здесь? — переспросил он. — Давно. С тех пор, как помню себя.

— А сколько лет этому храму?

— Люди говорят, что стоит он больше четырех веков. А там, кто его знает? Может, и больше.

— Гас ли в нем когда-нибудь огонь?

— Что ты! Такого не бывало. Огонь этот вечный.

— А не появлялись ли такие же синие огни где-нибудь в другом месте?

Старик задумался.

— Сам я не видал, — сказал он, наконец. — Но люди говорят, что голубые огни вспыхивают иногда то тут, то там. Наверное, это Латтанвали Дэви хочет выйти из гор, да никак не найдет дорогу. Видишь ли, в давние времена ракшасы загнали ее в глубь пещеры и завалили вход камнями. Осталась одна только щель. Через нее-то и дышит богиня своим огненным дыханием.

— Кто же построил этот храм? — не унимался прохожий.