На суше и на море. 1965. Выпуск 06

Волчица истекала кровью. Царапая лапами лед, она повернулась так, чтобы видеть стоящего недалеко от нее и жадно хватающего снег вожака, отца многих ее детей, из которых осталось в живых только двое. Она так пристально смотрела на него, что волк почувствовал этот взгляд и повернулся к ней. Его глаза встретились с глазами волчицы, прожившей с ним много лет.

Легкий трепет пробежал по телу волчицы, чуть шевельнулись ноги, и судорожно ударил по снегу пушистый хвост. Она так и осталась лежать с открытыми глазами, устремленными на старого волка.

И старый волк завыл. Страшно завыл. Он никогда еще не выл так. В его хриплый, тоскующий голос влились еще не окрепшие голоса двух молодых волков — его детей…

Эхо не повторило этих звуков. Окухтелая тайга умела молчать. И тайга угрюмо молчала.

Белая ленточка

Это становилось невыносимым. Ночь не приносила отдыха. Уже с вечера не стало покоя. А он так необходим после напряженного дня работы в тайге. Что может лучше крепкого сна восстановить силы? А тут не стало сна. До этого просыпался только оттого, что в избушке становилось прохладно и надо было подложить в печурку дрова. Бывало, подложишь дровишек, ляжешь на немудреную таежную постель и моментально уснешь.

А теперь не успеешь заснуть, как тут же просыпаешься. Вскакиваешь, садишься на нары и вновь засыпаешь, а через несколько минут, да какое там минут, секунд опять просыпаешься. Не успеешь закрыть глаза, как по ногам, рукам, по груди, по лицу начинают бегать, нет, не бегать, а носиться лесные мыши, рыжие полевки, землеройки и другие, как часто говорят исследователи, «ближе не определенные».

Что их согнало сюда, к этой таежной избушке, установить не удалось. Может быть, голод, а может быть, эта была массовая миграция.

Вначале, когда их было не так много, я просто не обращал внимания. Это было вполне обычно. И как всегда, остатки еды, крошки я ссыпал в чумашок и выносил на кормовой столик, укрепленный снаружи, у самого окна. Выносил для маленьких пернатых обитателей тайги.

Вскоре стал замечать, что на этом кормовом столике появлялось больше следов мышевидных, чем птичьих. Вечером, когда я зажигал небольшую лампочку и свет через окно падал на столик, я наблюдал, как по нему сновали мыши и полевки, проделывали в снегу туннели и дрались из-за крошек и корочек хлеба или за смерзшийся комок каши. Но зверьков с каждым днем становилось все больше и больше, и остатков от моего скромного ужина им, конечно, пе хватало. Они обнаглели.

Что в избушке делалось днем, не знаю. Днем меня в ней не бывало, но, стоило только что-нибудь из съедобного не прибрать, они прибирали так, что не оставалось и следа.

Как назло, не было лабаза, и приходилось всячески ухитряться, чтобы как-нибудь сохранить продукты. Но мыши, полевки и землеройки проявляли изумительные акробатические способности, кажется, стали ходить по потолку и прыгали на подвешенные мешочки, котелки, чумашки.

В избушке я обнаружил мышеловки-ловушки Геро. Они остались с того времени, когда проводился учет мышевидных. Расставил их. Мышеловки работали исправно, но что значили десятки попавших в ловушки в сравнении с той массой, которая осаждала избушку!

При свете лампы они вели себя по-разному. Мыши и полевки стремглав проносились по освещенным участкам пола и скрывались под нарами, в темных углах. Землеройки были очень нахальными и совершенно не боялись ни света, ни меня. Медленно, спокойно, с частыми остановками они тщательно обследовали каждый дециметр пола и, найдя что-нибудь для себя съедобное, не схватывали воровато найденное, как это делали мыши, и не скрывались в укромное местечко, а тут же начинали закусывать.

Они позволяли даже гладить себя, но при этом недовольно вертели головками, а выскользнув из-под пальца, приподнимались на задних лапках и шевелили узким хоботообразным черным носиком.

Когда я сажал их на ладонь, землеройки замирали неподвижно. И жалко мне было их, и зло брало. Того и гляди, оголодят меня.

Я уже начинал подумывать о том, что надо выходить из тайги в ближайший населенный пункт, находившийся более чем в сорока километрах от избушки, выходить за… кошкой. «Надо применить биологическую защиту, иначе добра не будет», решил я, проснувшись чуть ли не в двадцатый раз, тряся головой и выпутывая из волос землеройку.

Но утро было такое хорошее для работы, что я не пошел в деревню, а отправился в очередной заход по тайге.

Вернувшись, обнаружил, что мыши проникли в чуман с крупой, основательно подкрепились ею, а оставшуюся есть мне уже было нельзя. Сахарный песок, хранившийся в котелке, постигла та же участь. А что они наделали с солью!

Короче говоря, с этого дня мое и без того простое меню упростилось до предела. Кипятил в воде сухарики и ел «сухарницу», запивая ее чаем. Сдобрить «сухарницу» было нечем, так как жиры были уничтожены пришельцами в первые же дни нашествия.