На суше и на море. 1965. Выпуск 06

Усмешка выгнула его губы, и он медленно повернулся спиной. Карабанов увидел худую, длинную шею, разрубленную вкривь и вкось глубокими морщинами. Коллектор Нина говорила, что Назаров очень болен, у него «нервы»… Захотелось вдруг посмотреть ему в лицо, но Назаров уходил к гидроствору, и была видна только очень прямая, очень строгая спина. «Подожди, Назаров, — хотел сказать Карабанов. — Раз так, нужно поговорить. И о ночных дежурствах, и вообще… Я ведь не проспал и не отлынивал от работы. Только встал на двадцать минут позже обычного. Подожди! Я хочу поговорить с тобой.

Я скажу, Харитон скажет, Боев… Мы все… Между собой мы часто говорим об этом. К чертовой матери… Пора кончать… Мы устали. Ты ведь понимаешь? Это совсем на пределе… Целый день в полную силу и еще несколько часов ночью… Целое лето». Он: «Ну и что?» Карабанов: «Мы ведь люди…»

Назаров будет неотрывно смотреть прямо в глаза, и, когда начнет говорить, в голосе у него появятся усталые, чуть-чуть скорбные нотки. И что он скажет, Карабанову известно досконально.

Действительно мы здесь первые, и действительно надо сделать как можно больше. Назаров прав. Что из того, что в программе работ не записаны измерения суточного кода температур воды и воздуха, из-за которых ночные дежурства? Назаров прав. Так надо. Алтайские реки в этом отношении белое пятно. Другим после нас будет легче. Мы составляем гидрографическое описание реки Айрыка, потому что в его бассейне геологи открыли месторождение свинцово-цинковых руд и на будущий год здесь будут строить ГЭС. Работа срочная, важная… Тем, кто придет сюда, нужно знать о реке все: и про секундные расходы воды, и про режим, и про температуру, и про уровни. Назаров прав: «Мы описываем лицо реки… Другим облегчаем путь…» Красиво и убедительно говорит: «Без наших материалов никак нельзя… Мы делаем первый шаг…»

Карабанов, не торопясь, закурил. Спина Назарова мелькает далеко за кустами. Вопросов больше нет… Все ясно… Нужно работать и не ныть. Только обидно, почему, зачем это злое «Учти»? У Назарова не в порядке нервы… Другим будет легче… Здорово, хорошо сказано: «Мы описываем лицо реки». А разве мы сами не понимаем всего этого?..

Стынет на столе чашка с кашей. Ушел Назаров. Так и не поел. Железный начальник… Сначала работа, потом все остальное… Чашка на пустом столе как укор. Саша укутывает ее телогрейкой. Красивая чашка с желтой эмалью и розовыми цветами на выпуклых боках… Сначала работа…

Жора собирает на разостланной штормовке вертушку. С блестящих лопастей стекает желтое масло. Сейчас он с Харитоном пойдет измерять расход. Жора, спокойный очкарик Жора, поет:

Эх, дороги!

Пыль да туман!..

Голос у него вздрагивает, чуть срывается и фальшивит.

Холода, тревоги

Да степной бурьян…

Ушел Назаров. У него усталая походка, и во всем он прав. И еще он часто говорит, что гидрографический отряд не курорт… Все мы обязаны работать.

Жора поет:

Эх, дороги!

Пыль да туман…

И еще про то, что выстрел грянет и будет кружить ворон… Фальшивит Жора…

Карабанов подумал, что не выносит, когда фальшиво поют хорошие песни…

Он хрипло выругался. Солнце встало в небе, и выпрямлялись, обсыхая, травы. Снова нужно было идти на пойму, рубить просеку, и снова будут жалить потное тело жирные слепни…

Карабанов сощурился. В тени от палатки сидел курносый Боев и, поднося к глазам логарифмическую линейку, считал расходы. На толстом пне, подогнув под себя ноги, как бог, красивый и скучный, курил Валерка.

— А Назаров-то тебя… — сказал Боев и ухмыльнулся, не поднимая головы.

— Чего?

— Побрил, постриг, сбрызнул…

— Ну…

— Вот тебе и ну. Баранки гну. Здорово это у него получается. Словно семечки щелкает. Раз — и готово. На целый день зарядочка.

— Пошел ты… — хрипло сказал Карабанов.

— А вообще-то ты лопух, — сказал Боев, скаля редкие зубы. — Нужно было ему все выговорить… Как есть… Эх! Надоело мне здесь, братва, до чертиков. И когда-нибудь все выскажу. Разделаю Назарова под орех, возьму расчет, и прости прощай, Алтай, уезжаю к милой в Кустанай.

Он засмеялся легко, свободно и погладил острые колени. Наверное, собрался рассказать, как заживет после экспедиции.

— Трепло ты, Боев, — с сердцем сказал Карабанов.

— Нет, ты послушай. Я ведь культурник. На балалайке играю — раз, на гитаре тоже, на аккордеоне опять же… Меня везде с руками оторвут. Люблю веселить публику. Легко живется, просто. Кавалеры слева, дамы справа… Возьмемся за руки… Так… Под счет раз-два шаг правой, вперед…

Боев взмахнул руками, хотел встать на ноги, но вместо этого взял линейку и сказал уже другим, тихим голосом:

— Ну и жизнь же… веселая, раздольная… Почтение, уважение…

Валерка вдруг засмеялся, но ничего не сказал.