На суше и на море - 1972

От света костра и от голубоватой луны было почти светло. Ольга быстро писала в дневнике неразборчивым почерком: «…утром пошли в маршрут. Шли долго. Моментами совсем не было сил. А сказать нельзя. Все время подъем, то через березовый лес, то по снежнику. Или крутой спуск, или болото. И комары, естественно. Вот я тащусь позади всех, с карабином за спиной и биноклем на боку и вспоминаю: «Бедная баба из сил выбивается, столб насекомых над ней колыхается, шалит, щекочет, жужжит…» Прямо про меня. Кстати, ребята меня так и зовут — бабой пли теткой. Идем мы, идем, тащимся через овраги, а потом начинается кустарник. Женька рубит его топором, потому — где человек и пролез бы, кобыла, да еще навьюченная, не пройдет никак. А я молюсь на этот кустарник, будь он кедрач или ольхач, потому что здесь хоть на минуту остановиться можно и набрать в легкие воздуха…»

Ольге очень хотелось написать о том, как красиво и необычно было все, что она видела по дороге, но почему-то не было слов. Дальше она писала:

«…теперь нас осталось четверо. Постепенно со всеми у меня складываются какие-то отношения, иногда очень сложные. А в общем я уже начинаю любить этих людей. О каждом буду потом писать подробно. А пока это люди, занимающиеся своим делом, без сомнения нужным, люди, которые знают намного больше меня и понимают, видимо, тоже, которые относятся ко мне подчас с иронией, но без зла, даже Женька, а иногда очень тепло. И которые, волею обстоятельств, станут героями моего будущего очерка. И еще Камчатка… Ох уж этот очерк! А я, черт побери, ничего почти еще не могу. Жить надо учиться, людей понимать, говорить с ними, вытягивать из них самое интересное и, главное, не считать их глупее и хуже себя…»

IV

Над вершинами гор стремительно мчались рваные темно-лиловые облака. По длинному перевалу медленно двигались маленькие черные точки — наш отряд. Со всех сторон были горы.

Володя вел тяжело навьюченного коня. Это было очень красиво — темный силуэт человека и коня в косых лучах солнца на фоне гор. А потом солнце заволокло тучами, на перевал в одно мгновение опустился густой туман. Крупный косой дождь ударил в лицо, полился за воротник. Вовка упрямо продолжал идти и смотрел вперед, туда, где Завьялов и Женя, набросив капюшоны штормовок, говорили о чем-то, показывая руками на небо.

Ольга догнала его бегом, спотыкаясь, и закричала в самое ухо, что у лошади сбился вьюк. Лицо кололо дождем. На подставленной ладони появились крупные горошины града. Волосы у Ольги были совсем мокрые.

— Надень капюшон, простудишься, — сердито сказал Володя.

Гор стало не видно, так низко нависли тучи. Наверху было сплошное темно-лиловое месиво. Неожиданно вместе с дождем и градом повалил крупный мокрый снег. Все кругом побелело. Лошадь начала спотыкаться о невидимые под снегом камни. Снег становился сухим и колючим. Начиналась пурга.

Завьялов остановил всех и сказал, что надо ставить лагерь в первом же овраге, куда не так задувает ветер. Если идти дальше, можно сбиться с дороги.

По оврага, как назло, не было. Отряд еще долго бродил среди неуклюже торчащих холмов, перебирался через неглубокие, запорошенные снегом ручьи. Ветер сбивал с ног. Падала лошадь. Ее поднимали все вместе силой, окриками, ударами. Женька чертыхался. Вовка размазывал по лицу тающий снег. Завьялов уходил вперед, исчезал в пурге, возвращался и снова уходил. Насквозь продрогшая, Ольга шла, спрятав руки в карманы заледеневшей штормовки.

V

Три дня в районе Карымского вулкана бушевала пурга. Три дня сидел отряд Завьялова в палатке, до половины засыпанной снегом. Прямо в палатке ломали обледеневшие ветки кедрача, отогревали плохо гнущиеся пальцы и с трудом разжигали костер у самого входа в палатку. Грели чай, ели сухари и консервы. Костер заносило снегом и задувало ветром. Под брезентовым полом таял снег. Наверху тоже таял снег, капала вода. На полу появились лужи.

Три дня Завьялов и Женя говорили о новой химлаборатории, аппаратуре и о возможном извержении Карымского. Володя лежал, зарывшись в спальный мешок. Иногда мрачно острил. Ольга молчала, а вечерами писала в полевом дневнике.

— Когда наконец обнаружат наши замерзшие трупы, найдут и твои записи, — говорил Володя, посмеиваясь, — и уж тогда их непременно напечатают.

Все в палатке отсырело насквозь — и одежда, и спальные мешки, и продукты. К концу третьего дня пурга утихла. Вышла луна, слабо проступила сквозь туман и редкий снег:

— Слушай, Женя, сколько у нас продуктов? — тихо спросил Завьялов.

— Две банки тушенки, две банки сгущенки, третью съели. Пачка рожков.

— Виктор Петрович, еще картошка, — добавил Володя.

— Картошку лошади отдадим, — сказал Завьялов.

— Кстати, с утра наша лошадка ничего не кушала, — заметил Женя. — А если она протянет ноги, нам придется все тащить на себе. Это меня не устраивает. Вовка, что еще у нас?

— Уксус, перец, лавровый лист.

— Кажется, пурга к утру совсем уляжется, — помолчав немного, сказал Завьялов. — За день можно дойти до Карымского.

— Если бы знать, где мы находимся, — вздохнул Женя.